Зима не переходит сразу в лето,
на реках ледоход весной неистов,
и рушатся мосты, и помнить это
полезно для российских оптимистов.
Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.
Любую можно кашу моровую
затеять с молодежью горлопанской.
которая Вторую мировую
уже немного путает с Троянской.
Глава 2
СРЕДИ НЕМЫСЛИМЫХ ПОБЕД
ЦИВИЛИЗАЦИИ
МЫ ОДИНОКИ, КАК КАРАСЬ
В КАНАЛИЗАЦИИ
Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя — гармония,
а диссонанс — родной отец.
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.
Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.
Не прыгай с веком наравне,
будь человеком:
не то окажешься в гавне
совместно с веком.
Гляжу, не жалуюсь, как осенью
повеял век на ряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
Непросто — думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.
С успехами наук несообразно,
а ноет — и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.
Эта мысль — украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок —
кто-нибудь всегда за ним следит.
С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам —
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.
Уходят сыновья, задрав хвосты,
и дочери томятся, дома сидя:
мы садим семена, растим цветы,
а после только ягодицы видим.
Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
и там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.
Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
И худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.
Смешно, когда мужик, цветущий
густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.
Во всем, что видит или слышит,
предлог для грусти находя,
зануда — нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.
На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.
Мы умны, а вы — увы
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.
Глава 3
БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО
Я БЫЛ ИНОРОДНОЕ ТЕЛО
В стране рабов, кующих рабство
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.
Себя расточая стихами
и век промотавши, как день.
я дерзко хватаю руками
то эхо, то запах, то тень.
На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори:
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие — внутри.
Прожив полвека день за днем
и поумнев со дня рождения,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного падения.
Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.