Везде на красочных обложках
и между них в кипящем шелесте
стоят — идут на стройных ножках
большие клумбы пышной прелести.
Есть в ощущениях обман
и есть обида в том обмане:
совсем не деньги жгут карман,
а их отсутствие в кармане.
Вновь меня знакомые сейчас
будут наставлять, кормя котлетами:
счастье, что Творец не слышит нас —
мы б Его затрахали советами.
Эпоха лжи, кошмаров и увечий
издохла, захлебнувшись в наших
стонах,
божественные звуки русской речи
слышны теперь
во всех земных притонах.
До славной мысли неслучайной
добрел я вдруг дорогой плавной:
у мужика без жизни тайной
нет полноценной жизни явной.
На высокие наши стремления,
на душевные наши нюансы,
на туманные духа томления —
очень грубо влияют финансы.
Стали бабы страшной силой,
полон дела женский треп,
а мужик — пустой и хилый,
дармоед и дармоеб.
Еще родить нехитрую идею
могу после стакана или кружки,
но мысли в голове уже редеют,
как волос на макушке у старушки.
О нем не скажешь ничего —
ни лести, ни хулы;
ума палата у него,
но засраны углы.
В неполном зале — горький смех
во мне журчит без осуждения:
мне, словно шлюхе, жалко всех,
кто не получит наслаждения.
Со мной, хотя удаль иссякла,
а розы по-прежнему свежи,
еще приключается всякое,
хотя уже реже и реже.
До поры, что востребую их,
воплощая в достойных словах,
много мыслей и шуток моих
содержу я в чужих головах.
Все дружно и России воздели глаза
и в Божье поверили чудо,
и пылко целует теперь образа
повсюдный вчерашний Иуда.
Полистал я его откровения
и подумал, захлопнув обложку,
что в источник его вдохновения
музы бросили дохлую кошку.
Я щедро тешил плоть,
но дух был верен чести;
храни его. Господь,
в сухом и теплом месте.
Вчера ходил на пир к знакомым;
их дом уютен, как кровать;
но трудно долго почивать,
когда не спится насекомым.
Господь, услышав жалобы мои,
подумал, как избыть мою беду,
и стали петь о страсти соловьи
в осеннем неприкаянном саду.
Чисто чувственно мной замечено,
как незримо для наблюдения
к нам является в сумрак вечера
муза легкого поведения.
И жизнь моя не в тупике,
и дух еще отзывчив к чувству,
пока стакан держу в руке,
а вилкой трогаю капусту.
Вся наша склонность к оптимизму —
от неспособности представить,
какого рода завтра клизму
судьба решила нам поставить.
У писательского круга —
вековечные привычки:
все цитируют друг друга,
не используя кавычки.
Я жизнь мою прошел пешком,
и был карман мой пуст,
но метил я в пути стишком
любой дорожный куст.
Блажен, кто истов и суров,
творя свою бурду,
кто издает могучий рев
на холостом ходу.
Евреи всходят там,
где их не сеяли,
цветут и колосятся
где не просят,
растут из
непосаженного семени
и всюду
безобразно плодоносят.
Когда по пьянке все двоится,
опасно дальше наливать,
и может лишняя девица
легко проникнуть на кровать.
Мир хотя загадок полон,
есть ключи для всех дверей;
если в ком сомненья, кто он,
то, конечно, он еврей.
Несложен мой актерский норов:
ловя из зала волны смеха,
я торжествую, как Суворов,
когда он с Альп на жопе съехал.
Виновен в этом или космос,
или научный беспредел:
несовращеннолетний возраст
весьма у дев помолодел.
Молчу, скрываюсь и таю,
чтоб даже искрой откровения
не вызвать пенную струю
из брюк общественного мнения.
Я к вам бы, милая, приник
со страстью неумышленной,
но вы, мне кажется, — родник
воды весьма промышленной.
Дожрав до крошки, хрюкнув сыто
и перейдя в режим лежания,
свинья всегда бранит корыто
за бездуховность содержания.
Где все сидят, ругая власть,
а после спят от утомления,
никак не может не упасть
доход на тушу населения.
Однажды фуфло полюбило туфту
с роскошной и пышной фигурой,
фуфло повалило туфту на тахту
и занялось пылкой халтурой.
Зачем печалиться напрасно,
словами горестно шурша?
У толстых тоже очень часто
бывает тонкая душа.