В зрелые годы Мейер некоторое время был товаром — общинным посланцем в Святой Земле. Шадары переправляли пожертвования-халлуху от общин в диаспоре местным чахлым общинкам. Дневник Мейера относится как раз ко времени его участия в этом благородном деле. Правда, как только стало известно о его утверждении, что внутри структуры шадаров существует общество тайных шадаров, или шадарей а-сод, цель которых — поиск ядоа и следов их присутствия, от его услуг сразу же отказались.
Описывая очередное путешествие из Европы в Святую Землю, Мейер писал, будто его стали преследовать «страшные люди», а может, и не совсем люди, появлявшиеся в виде то турок, то цыган, то странных попутчиков. Он отказывался написать о них больше «…поскольку подобные вещи не могут быть изложены на бумаге и относятся к одной страшной и загадочной истории, так и не закончившейся в Прошлом». Страх гнал Мейера вон из населённых мест, которые он почитал «тёмным лесом и Долиной Ужаса», в «поля, где присутствует Господь». В конце концов он оказался воистину «в полях», то есть где-то в Галилее, верхом, на нанятом ослике и в сопровождении донельзя разговорчивого араба-проводника, говорившего на ужасной смеси наречий. В сумерках они попали под сильный ливень, а потом Мейер понял, что их нагоняют: с нескольких сторон раздался приближающийся нечеловеческий вой. Проводник сбежал, осла Мейер бросил и, оскальзываясь на мокрой каменистой земле, побежал по усеянному крупными камнями склону холма. Пистолет его намок, и на серебряные пули не было надежды, последние упования он возлагал на случайно доставшийся ему некогда древний кинжал, расписанный египетскими иероглифами.
И вот здесь, на скользком склоне, Мейер обнаружил людей, как ни в чём не бывало занимающихся в сиреневых сумерках и под проливным дождём своим делом. Люди эти находились на довольно далёком расстоянии друг от друга и двигались неуверенно, надетое на них бесформенное тряпьё не позволяло судить о национальной принадлежности. Вначале Мейер увидел увальня, мнущегося возле чахлого, мокрого деревца и, судя по движениям, собирающего с него плоды и укладывающего их на землю. Но плодов не было, да и быть их не могло у этого больного растения, у этой забывшей себя яблоньки! Мороз страха продрал Мейера по мокрой коже, и он поспешил прочь, утешая себя тем, что ничего не смыслит в сельском труде, его правилах и ритуалах, а стало быть, ничего страшного и не было. Его цепкий взгляд нащупал ещё несколько сидящих в отдалении на корточках людей, неловко копающихся длинными руками в грязи, в чём также не было ни малейшего смысла: даже он, мистик и философ, понимал, что на подобной почве не разведёшь и намёка на огород. Затем, увидев человека, неподвижно сидящего возле несомненно настоящих (судя по запахам и звукам) овец, промокший насквозь Мейер немного успокоился. Правда, похожий на ворох тряпья пастух на его вопросы ответил лишь странной жестикуляцией, и лица его разглядеть в тени Мейер никак не мог, но понял по движениям головы, что должен бежать дальше, вверх. Он и побежал, «ибо спины его коснулось холодное и смрадное дыхание адских преследователей». Наверху же, на ровной площадке в окружении валунов он «…узрел страшную картину, как подобные встреченным ранее, заливаемые ледяным дождём четыре существа медленно двигаются друг подле друга, совершая странные телодвижения, истолковать которые было невозможно».
Перепуганный Мейер сначала решил, что попал в пристанище умалишённых или прокажённых, но, поскольку вокруг не было ни огонька и ни намёка на жильё, он решил, что это ловушка, и он среди восставших мертвецов или кого похуже, извлёк кинжал и прочёл каббалистическую формулу распознавания. Ничего, впрочем, не произошло, но он и не рассчитывал слишком на свои оккультные силы. Зато внизу раздался шум, вой, нечеловеческие вопли, и ложные личины сразу же спали.
Путешественник увидел перед собой вместо человеческих фигур надвигающиеся смутные силуэты, ясно различимыми в которых были только падающие на землю из середины тела и волочащиеся по ней толстые верёвки. Будучи достаточно начитанным в Талмуде и Аггаде, Мейер довольно быстро понял, кто перед ним, и приготовился к смерти, ибо понимал: с подобным ему субъектом ядоа церемониться незачем.
Но он ошибся — ядоа шли не на него, а на приближающегося к нему снизу врага, которого он «…сразу же узнал по звериной грации и неизъяснимому аромату смерти, вечно сопровождающему подобных ему». Как бы то ни было, сей враг был изрядно помят и, несмотря на звериную грацию, припадал на одну ногу. Один из ядоа выворотил из земли длинный камень ростом с себя и решительно заковылял к противнику, остальные последовали за ним.
Тут Мейер и заканчивет описание битвы: он ещё только добавляет, что заметил, как вниз по холму с безумным блеяньем летит мокрая овечья отара и из каких-то развалин, которых он раньше не замечал, молча выбираются мокрые, бездомные собаки, скалясь и припадая к земле.
Мейер каким-то образом выбрался из этой переделки и вернулся в Европу. Он продолжал путешествовать, но в Святую Землю больше никогда не возвращался. Зато он стал распространяться о том, что якобы познал великую и страшную тайну ядоа. Он встречался с ведущими раввинами своего времени, но о результатах этих встречь ничего не известно. В начале девятнадцатого века Мейер бесследно исчез, и его имя больше нигде не встречается.
Так же бесследно пропал в начале девятнадцатого века другой шадар, Нахшон Якоби, оставивший после себя частично зашифрованный дневник, который большинство считают поздней подделкой, а многочисленные прямые потомки — реликвией. Если верить дневнику, Нахшон был настоящий «тайный посланник», шадар а-сод.
Для вида он перевозил в Святую Землю халлуку из самых разных стран, часто гораздо более экзотичных и опасных, чем конечный пункт назначения, и считался одним из лучших шадарим. Его никому не удавалось ни ограбить, ни обокрасть, и не было случая, чтобы он хоть один грош не довёз до места.
Это был один из тех людей, у которых ни за что не поймёшь, во что они действительно верят и почему что-то делают.
Последнюю халлуку Нахшон вёз из Марокко. Именно марроканские раввины и послали его на новую разведку, когда в очередной раз получили набор слухов и сказок из Святой Земли.
Приехав, Нахшон привычно собрал сведения о внезапных и необъяснимых засухах на бедуинских пастбищах, о взбесившихся вдруг стадах и ошалевших стаях шакалов и птиц. Он выяснил, где стали появляться неожиданные туманы, нашёл селения, где жителей мучили странные и однообразные сны. Места, предположительно служившие источником слухов, были найдены. И он, как много раз до того, стал беспорядочно бродить по округе.
Ничего, впрочем, не ожидая — слишком много пережил разочарований. Хотя на этот раз картина была на удивление чёткой и ясной.
И он действительно нашёл ядоа. Просто вышел однажды в сумерках из густых камышей и увидел в буйных зарослях кактусов и белых цветов огромную, размытую фигуру, похожую на человекообразный клубень. Со стороны существа шёл шум, похожий на шум водопада, но состоящий из десятков переплетений звуков, где падающая вода была лишь одной из ниточек плетения. В этом шуме смутно угадывались намёки на отдельные слова, и казалось, что если вслушаешься получше, сможешь разобрать всю речь.
Нахшон вслушивался до темноты, а потом тихо ушёл. После этого он каждый день приходил сюда в сумерках, слушал и слушал, подходя всё ближе. Когда наступала темнота, его охватывали страх и какое-то опьянение, и он шёл в крошечное селение по соседству, падая там замертво на свою лежанку. Наконец, он подошёл к твари достаточно близко.
О последовавших событиях, переросших в настоящее расследование, известно мало и только из вкривь и вкось расшифрованных отрывков. Семейная легенда Якоби гласит, что в течение этой истории Нахшон несколько раз был на волосок от смерти, а через некоторое время он уехал из Святой Земли и без объяснений отказался выполнять далее свои обязанности. Согласно той же легенде, он якобы выяснил, что встреченный им ядоа был создан наподобие голема местными иудейскими мистиками из некой мессианской секты с целью поторопить Возвращение. Что и подорвало веру Нахшона. Правда, все каббалисты в один голос утверждали, что ядоа невозможно создать как голема, а попытавшегося ждёт верная и страшная смерть, но дыма без огня не бывает.