Доктора Шира арестовали было за убийство, но по показаниям очевидцев, в первую очередь — сержанта Ваттса, засвидетельствовавшего под присягой нежелание доктора осуществлять эксперимент, признали невиновным. Заговорили даже было о том, чтобы считать погибшего самоубийцей, но отец Грей отрезвил паству, прогрохотав с кафедры, что только потому, что несчастный умер как идиот, он не разрешит тревожить его прах, и волнения утихли, как утихла шумиха вокруг змеиного эликсира, ставшего бесполезным в глазах уже всех жителей острова. Отчаявшись продать хоть флакон, доктор Шир пропал с глаз газетчиков и любопытных, как пропали в тумане давно прошедшего все герои нашей истории. Только змеи не узнали о разразившейся человеческой драме и, пока бетонный шаг цивилизации не прогнал их с улиц австралийских городов, продолжали жалить, как жалили.
Естественная история
Стоя на балюстраде городского музея, я смотрела в пустые глаза динозавра. Огромный череп венчал линию шейных позвонков, тянущихся вверх, к балкону, изнутри опоясывавшему второй этаж, так что взгляд ископаемого приходился на уровень человеческих глаз. Это пресмыкающееся шаталось по окрестностям, жрало папортниковые пальмы и с десяти метров плевало на мелкие опасности, копошащиеся под его лапами, а потом вдруг вымерло вместе со всеми своими родственниками, и жадные грызуны растащили его плоть, муравьи подчистили кости, а солнце выбелило остатки. Через миллион лет далёкие потомки тех грызунов, расплодившихся по земле, вернулись и откопали в горячем песке его кости, скрепили их проволочками и выставили на забаву детёнышам. Растопырив сухие лапы и обернув вокруг себя хвост, он, единственный из своих собратьев, скелетами замерших на первом этаже музея, подглядывал на второй этаж эволюции, в логово победивших млекопитающих.
Там выстроились друг другу в затылок чучела теплокровных, от местных коал и кенгуру до невиданных на этой земле горилл и оленей. Огромный белый медведь, вставший на задние лапы, возглавлял строй. Его взгляд, словно в ожидании нового ковчега, устремлялся вперед, но упирался в белый тупик стены в метре от медвежьего носа. Ещё выше, на третьем этаже, висела над головами посетителей музея модель первого самолёта, воспроизводящая то чудовище, что совершило межконтинентальный перелёт и приземлилось в городе лет сто назад. Крылья модели изрядно выцвели, сообщая, что больше на такие подвиги не пойдут. И наконец, на четвертом этаже застыли увековеченные в картоне и цветных фото чучела регбистов в натуральную величину— высшее достижение эволюции на континенте.
Впрочем, возможно, это были и не регбисты, а футболисты, играющие в ту разновидность фути-соккера, где мяч держат в руках и бегают по полю со зверскими выражениями лиц. Не знаю. Ко времени, когда я добралась до верхнего этажа музея, мысли мои были заняты чем угодно, но только не особенностями популярного спорта.
Я вылетела в город до рассвета, первым утренним самолётом, ринувшись на это собеседование, когда уже отчаялась найти работу в Сиднее и была готова мчаться в деревню, в пустыню, в джунгли, лишь бы позвали, лишь бы там нужен был дизайнер с красным российским дипломом и десятилетним опытом работы. Я спешила на назначенную накануне встречу с агентом, но, добравшись до офиса, увидела только откормленное лицо секретарши с вежливым: «Извините, пожалуйста, но место уже занято. Мы не успели Вас предупредить, я вам звонила, но вы, вероятно, выключили телефон». И милая улыбка на коровьем секретарском лице. Эта улыбка бесит меня больше всего. Когда наши люди делают гадость, их лица перекашиваются, они прячут глаза или заводятся в откровенной злобе, они орут на тебя, и ты закипаешь и высказываешься им в ответ и уходишь отчасти удовлетворённый. Здесь они улыбаются, и ты должен выдавливать ответную улыбку: «Да, конечно, я выключила телефон в самолёте, когда летела к вам на собеседование, как мы вчера договаривались». «Вот видите, — густо-бордовые губы секретарши продолжают улыбаться, — вот я до вас и не дозвонилась. А вы в первый раз у нас в городе? Мой вам совет — пройдитесь по молу. Знаете что — возьмите экскурсию, лучше речную, с реки такой красивый вид на новую набережную! А на площади, у музея, идут представления аборигенов, я сама всё собираюсь сходить, но никак не выберусь…» — девушка хлопает толстыми ресницами, она даже завидует моей свободе от обязательств, работы, начальства… Ведь я могу прямо сейчас пойти гулять, прокатиться на пароходике, поглазеть на аборигенские пляски, пока она сидит в офисе и разговаривает со всякими неудачниками. «Всего доброго», — развернулась я, пока ещё могла улыбаться и вежливо разговаривать.