13
Большой Скорпион даже не сказал спасибо за то, что я сберег ему тюки, и не поинтересовался, где я буду спать следующую ночь. Во всяком случае, не в его доме.
— Нет, нет! Если ты будешь жить с нами, тебя перестанут уважать. Ведь ты иностранец. Почему бы тебе не пойти в иностранный квартал?
Какая бесстыдная наглость! Предсказания жителей Блестящей страны сбывались.
Сдержав гнев, я попробовал объяснить, почему мне хочется остаться здесь. Потом намекнул, что готов не жить в его доме, а только посмотреть и уйти. Он вновь не согласился. Этого следовало ожидать: за несколько месяцев, проведенных в роще, я даже не узнал, где он ночует. Сейчас он, наверное, боится, что я проникну в его склад дурманных листьев. Но если бы мне хотелось их украсть, я сделал бы это еще вчера вечером.
Большой Скорпион отрицательно покачал головой: он не может принять меня потому, что у него в доме женщины. Логичный довод, хотя от моего взгляда женщины не пострадают. Впрочем, что тут рассуждать!
В эту минуту над стеной выросла голова старого кота — вся седая, похожая на высушенную тыкву с усами. Это появился отец Большого Скорпиона.
— Нам не надо иностранцев! Не надо! Не надо! — замяукал он.
Я чуть не рассмеялся и в то же время испытал уважение к этому старому коту с тыквенной головой: он, по крайней мере, не боялся сильных, даже презирал их. Презрение, наверное, проистекало от невежества, но мне он все равно показался благороднее Большого Скорпиона.
Тут меня отозвало в сторону какое-то молодое существо, а Большой Скорпион, воспользовавшись случаем, улизнул за стену.
Молодой человек-кошка был сыном Большого Скорпиона. Я очень обрадовался этой встрече: теперь я знаком сразу с тремя поколениями. Хотя старшие поколения еще живы и, по-видимому, сохраняют значительную силу, они все-таки принадлежат прошлому. Пульс Кошачьего государства надо щупать на молодежи.
— Ты издалека? — спросил меня Маленький Скорпион.
На самом деле у него было свое имя, но для простоты я буду называть его так.
— Издалека! — воскликнул я. — Скажи, этот старик — твой дедушка?
— Да. Он считает, что все беды происходят от иностранцев, поэтому очень боится их.
— Он тоже ест дурманные листья?
— Представь себе, ест, хотя они и завезены из-за границы. Он думает, будто позорит этим иностранцев.
Вокруг уже толпилось немало прохожих, которые смотрели на меня, разинув рты и округлив глаза, словно на чудище.
— Нельзя ли нам найти для беседы местечко поспокойнее?
— Куда мы ни пойдем, они двинутся за нами, так что давай говорить здесь. Они совсем не слушают нас, только глазеют на тебя.
Прямота Маленького Скорпиона мне очень нравилась.
— Ладно, останемся здесь. Расскажи о своем отце.
— Он прогрессивная личность, по крайней мере был ним до двадцати лет. Тогда он выступал против дурманных листьев, но потом унаследовал дедовскую рощу. Еще он ратовал за свободу для женщин, а сейчас не пускает тебя к нам, потому что у него в доме женщины. Дед часто говорит, будто я тоже таким стану: в зрелые годы все вспоминают заветы предков. Дед, кроме заветов, ничего не знает. Отец — тот немного другой. В молодости он даже подражал иностранцам, а сейчас использует свои знания, чтобы на всем наживаться. Когда надо применить новинку, он ее применит ради выгоды, но в главном они с дедом одинаковы.
Рассказ собеседника ошеломил меня, и я зажмурил глаза. Мне показалось, будто он нарисовал картину общественного круговорота. Вне круга что-то мерцает, но внутри царит кромешная, все сгущающаяся тьма. Развеется ли когда-нибудь тьма — это целиком зависит от таких, как Маленький Скорпион, думал я, хотя еще не знал ни его подлинных взглядов, ни его возможностей.
— А ты ешь дурманные листья? — вдруг спросил я, точно в этих листьях крылись истоки всех бед.
— Ем, — ответил Маленький Скорпион.
Картина общественного круговорота еще больше затуманилась.
— Почему? Извини за бесцеремонность.
— Потому что без них нельзя бороться.
— Бороться? Может быть, приспосабливаться?
Маленький Скорпион долго молчал.
— Да, пожалуй, приспосабливаться… — ответил он наконец. — Я был за границей, повидал мир, но среди народа, который ничего не желает делать, можно только приспосабливаться, иначе не проживешь.
— А сам ты разве не способен действовать?