Маша открывает шкаф. На внутренней створке — зеркало.
ПАВЕЛ (кричит). Стоп! Класс! Вот так и будет! Шкаф развернем торцом к залу. Открываешь дверцу, набрасываешь халат и поворачиваешься к зеркалу. И монолог читаешь, глядя в зеркало.
МАША. Спиной к залу?
ПАВЕЛ. Чуть развернем, со светом поработаем… Зритель будет видеть лицо в зеркале. Держи. Протягивает ей халат.
МАША (набрасывает халат). Значит, я буду смотреть в зеркало, а не на любимого человека?
ПАВЕЛ. А с чего ты решила, что он — любимый? Ты что говоришь? «Устала, бессонница замучила… Со свекровью скандалы…» Только о себе! Представь — дело происходит не в больнице, а на кухне. Муж ест суп, жена картошку жарит — и тот же текст. Бытовуха! А не борьба за жизнь. (Пауза.) Начни с места «Что понадобилось тебе на сто первом километре…».
МАША. «Что понадобилось тебе на сто первом километре, никто объяснить не может. Светка городит ерунду насчет самовара — будто ты в деревне маме в подарок присмотрел… Ну а мама, конечно, уверена, что я тебя довела…»
ПАВЕЛ (перебивает). Маш, ты что, не чувствуешь? Ты же повторяешь, нота в ноту, то, что делала на прошлой репетиции!
МАША. Ну и что? Тебе же нравилось.
ПАВЕЛ. А сегодня не нравится!
МАША. Так что мне играть? Он ее разлюбил?
ПАВЕЛ. Наверно… И она его тоже.
МАША. Когда тебя разлюбили — больно.
ПАВЕЛ. А когда ты — грустно… Вот ей грустно и больно одновременно.
МАША. А вам весело?
ПАВЕЛ. Ты о чем?
МАША. Не о чем, а — о ком… О тебе. И о ней.
ПАВЕЛ. Маш… Столько воды утекло… Зачем нам об этом?..
МАША. Нам? Нам ничего не надо… Только вам… Кстати, я то свадебное платье не выбросила. Не продала. Лежит у меня. В сундучке… На память о твоей… преданности… Что ты там про белый траур говорил?
ПАВЕЛ. Знаешь, почему животные совокупляются со спины?.. Самка не может укусить.
Маша снимает халат и набрасывает его на зеркало.
ПАВЕЛ. Не надо режиссерских находок. Сними. Он еще живой.
Маша берет халат, бросает его в Павла и уходит. Гаснет свет.
В луче света возле кровати — Павел и Анфиса.
АНФИСА (устало). «Она мне никогда не нравилась, твоя Лина, но я молчала… А сейчас… У нее на прошлой неделе был день рождения, и она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты — здесь…»
ПАВЕЛ (перебивает). Нет, Анфиса Михайловна, вот здесь не надо так ровно. Добавьте эмоций. Со слезой. Пусть все, о чем раньше молчала, что невестке не высказала, сейчас прорвется!.. Продолжайте.
АНФИСА. «Она пригласила гостей! Как же можно?! Когда ты — здесь… Я говорю: „Линочка, не надо праздновать…“. А она мне: „Я что — в трауре?“. (Плачет.) Дрянь! Ты — тут, а она… Зачем?» (Пауза. Поворачивается к Павлу.) Зачем ты приехал?
ПАВЕЛ. Этого в тексте нет.
АНФИСА. И все-таки, зачем?
ПАВЕЛ. «Если бы знать… Если бы знать…»
Долгая пауза.
ПАВЕЛ. Приехал, чтобы поставить пьесу.
АНФИСА. Почему у нас? Тебя же везде зовут.
ПАВЕЛ. Петька позвал. Театру нужна реанимация…
АНФИСА. Реанимация?.. Как образно! Когда у Мироныча был удар, он две недели в реанимации пролежал. Как речь вернулась — начал с радостного: «Анечка, все сделаешь по-простому, без помпы. А стал бы худруком — хоронили бы, как артистов в Москве — с аплодисментами»… (Пауза.) Он стал бы худруком, Павлик, если б не твой «Голый король»…
Пауза.
ПАВЕЛ. Как он сейчас? Выходит?
АНФИСА. Гуляем, за ручку, в парке… (Пауза. Анфиса встает.) Павел Андреевич, я не буду играть в этом спектакле.
ПАВЕЛ. Анфиса Михайловна, я Вас очень прошу, не отказывайтесь от роли. Конечно, я приехал не потому, что меня просил Петька… Я же знаю, что он тут, после моего отъезда говорил… и делал… За «Голого короля» меня выгнали с волчьим билетом, а его через пять лет — за тот же спектакль — выдвинули на госпремию. (Пауза.) Я вернулся… Сам не знаю, почему… На место преступления возвращаются раньше, чем через двадцать лет. Не знаю, виноват ли я перед вами… Миронычем… другими… Я делал то, что считал должным.
АНФИСА (перебивает). А теперь?