«Что же это со мною?! — удивлялся он, но и удивление это было какое-то отстраненное, вчуже, будто опять речь шла не о нем, а о ком-то другом, постороннем, — Что же это?!»
— Вот что, — прервала его рассказ Лера, — сегодня суббота, в три я уже закрываю. Ты обедал?
— Я совершенно не голоден, — соврал он.
— А я как раз поела бы. Или у тебя дела?
— Да нет…
— Я скоро, ты подожди…
Она вышла наружу, взяв из-за прилавка железный крюк на длинной палке, опустила с его помощью решетчатые жалюзи, закрывающие витрину, вернулась в лавку.
— Погоди, я быстренько переоденусь.
Заперла на ключ кассовый аппарат, положив не пересчитывая дневную выручку в сумочку, ушла в заднюю комнату, которую Иннокентьев по привычке тут же окрестил подсобной.
— Я придумала, куда мы пойдем есть! — крикнула она оттуда неожиданно молодым, бодрым голосом, тем московским своим голосом прежних лет, и тут на самый милый и короткий миг у него больно защемило сердце.
Она переодевалась за дверью в задней комнатке, не переставая оживленно и перескакивая с одного на другое говорить:
— Собственно, мне и нечего тебе рассказать. Живу. Когда лучше, когда хуже, а — надо жить. Париж не тот город, где можно расслабиться, опустить руки и ждать манны небесной. Ты себе и представить не можешь! Честно говоря, это самое трудное здесь. А так — надо жить, вот только иногда…
В этом ее «иногда» Иннокентьеву послышалось все, чего он ждал от этой их встречи, на что уповал, представляя ее, — и сожаление, и упрек самой себе, и признание своего поражения — но теперь все это уже не имело никакого значения.
Он сделал шаг к входной двери, стараясь не шуметь, отворил ее и вышел на улицу.
Тогда — даже если бы все это и случилось на самом деле, а не вообразилось ему только сейчас — он не мог бы себе объяснить, почему поступил так.
Теперь, пожалуй, мог бы. Но и это уже не имеет никакого значения. Не судьба, очень просто…
Хлопали долго, оглушительно, требовательно, но и тут Дыбасов исхитрился пренебречь традициями — ни он, ни автор пьесы, никто из актеров не вышел на поклоны. Зрители примирились и с этим, не торопились к выходу, снова высыпали, как в самом начале, на пустую арену, не расходились.
Лишь минут через десять появились Дыбасов и Митин с усталыми, осунувшимися от волнения лицами, к ним кинулись, обступили плотным кольцом, жали руки, по-театральному горячо и напоказ целовали.
Иннокентьев даже и не пытался пробиться к ним, ждал, пока волна поздравлений схлынет.
Опять, как вначале, Настя Венгерова сама нашла его, неслышно подошла сзади.
Ну?..
Иннокентьев ничего не ответил, просто взял ее руку и, склонившись, поцеловал. И тут же как бы увидел себя со стороны и смутился — что за манерность… Но жест его был искренен, а слов, чтобы выразить то, что пробудил в нем спектакль, у него и вправду еще не было.
Митин вырвался из кольца поздравляющих, подошел к Иннокентьеву, предложил не слишком настойчиво:
— Ты не поедешь с нами? Поедем, там будут все, заодно и расскажешь, какое у тебя ощущение от всего этого.
— Еще успеем, не горит. Да ты и сам видишь, как принимали, какие уж тут разговоры.
Они обнялись. Игорь тут же поспешил на чей-то зов, убежал.
Иннокентьев сам подошел к Дыбасову, молча пожал его потную, холодную ладонь.
Дыбасов с ожиданием, но вполне спокойно и даже, как показалось Иннокентьеву, без особого любопытства поглядел ему в глаза.
— Ты победил, галилеянин, — сказал Иннокентьев пришедшую ему на ум несколько минут назад фразу и опять внутренне поморщился, как и тогда, когда целовал Насте руку: дешевое пижонство!
— Я рад, — только и сказал Дыбасов и, уже было отойдя от него, задержался на миг, добавил, не скрывая насмешки: — Я рад, Борис Андреевич, что вы с самого начала были нашим верным сторонником и ходатаем.
Иннокентьев понял, что эту фразу, как он свою, Дыбасов припас загодя.
Последние зрители ушли в гардероб, на арену высыпали с воплями радости разгримировавшиеся актеры.
На улице уже почти не осталось машин. Иннокентьев остановился на тротуаре, чтобы закурить, и тут вплотную к нему подъехали чьи-то «Жигули», правая дверца открылась, и голос Риты Земцовой сказал из машины:
— Не подвезти ли вас, Борис Андреевич?