Антропологические традиции: Стили, стереотипы, парадигмы
(Сборник статей)
Алексей Елфимов
Алексей Леонидович Елфимов — научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН; сотрудник кафедры антропологии Университета Райса (США); зам. главного редактора журнала «Этнографическое обозрение». Среди текущих научных интересов: история, теория, историография антропологии, развитие англо-американских социальных наук в XX в. Автор книги: Russian Intellectual Culture in Transition: The Future in the Past (L., 2003) и ряда статей в области истории антропологии.
Антропология в разных изменениях:
Предисловие составителя
«Национальной науки нет, — писал однажды А. П. Чехов, — как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука». Увы, применительно к гуманитарным наукам по сей день сентенция Антона Павловича — не более чем wishful thinking, как говорят англичане. По-русски говоря — выдавание желаемого за действительное. А впрочем, противоречие здесь усмотрят не все, ведь гуманитарные науки, если быть пунктуальным, сегодня далеко не везде имеют статус «наук» как таковых. Русский язык обязывает нас к тому, чтобы называть гуманитарные науки «науками» и в процессе этого постоянного обозначения и означивания мыслить об истории, филологии, философии, этнографии как о «науках». Однако в других местах довлеют другие языковые каноны, и то, что называется humanities, — это не то, что называется sciences.
Humanities — гуманитарные дисциплины, занимающиеся изучением человеческих реалий, — формировали и продолжают формировать свой интеллектуальный багаж под жестким прессингом самих человеческих реалий, которые они изучают. Впрочем, то же самое (и в полной мере) касается и социальных наук — экономики, социологии, психологии — дисциплин, позиционирующих себя на некой исторически сложившейся неформальной шкале рангом повыше дисциплин гуманитарных и отстаивающих звание своего рода «полунаук»: sciences, но с ограничивающей приставкой social («social scientist» — он все-таки не совсем «scientist»; а с точки зрения наук точных и настоящих — совсем не «scientist»). И если уж на то пошло, вопрос о существовании «национальных стилей» в самих точных и естественных науках тоже не закрыт. Но сейчас он — не наша забота.
К чему эта преамбула? К тому, что антропология — как раз одна из тех областей, в которых познание предмета наиболее существенным образом зависит от отношения к предмету и в которых мы имеем не столько универсалистский научно-испытательный аппарат, сколько гуманитарные модели познания — модели, на которые безжалостно проецируются все сложности взаимоотношений между «объектом» и «субъектом», «исследователем» и «исследуемым», все комплексы исследуемой культуры и все болячки культуры исследователя.
Эта книга — о «стилях» антропологии, о ее национальных «инкарнациях», о моделях познания и моделях взаимоотношений между институтами познания и человеческими реалиями, в которых эти институты существуют. Эта книга — о контекстах, в которых развивается антропология, о формах, которые навязывают ей эти контексты, о стереотипах, которыми обрастает антропология как специфическая сфера интеллектуальной деятельности. На все эти темы в жанре дискуссионных эссе рассуждают приглашенные авторитетные специалисты-антропологи из ряда стран, где данная дисциплина занимает важное место в профессиональной академической сфере.
Разговор об «антропологии» на русском языке требует нескольких предварительных замечаний (особенно ввиду того, что данную книгу могут читать как специалисты, так и неспециалисты) — в основном с тем, чтобы сразу «договориться о терминах». Действительно, антропология — это область знания, которая институционально и интеллектуально сложилась уже очень давно, но вместе с тем о которой в сегодняшней российской гуманитарной и общественно-научной среде до сих пор нет четкого понимания (анализ публикаций и разного рода наименований достаточно ясно это демонстрирует). Проблема кроется по большей части в специфических институциональных условиях развития данной области знания в России/СССР XX в., на которых, например, останавливается Сергей Соколовский в его размышлении об отечественной дисциплине. В советское время за антропологией закрепился образ профессии, имеющей дело с «измерением черепов», т. е. того, что на самом деле в большинстве академических традиций сегодня входит в рубрику физической антропологии (в последние полтора десятилетия все чаще называемую биологической антропологией). Названия «социальная антропология» и «культурная антропология» были известны довольно узкому кругу людей, причем по отношению к ним культивировался определенный имидж буржуазных наук, которые, к примеру, порядочным советским этнографам полагалось критиковать. В 1990-х годах термин «антропология» стал модным, однако использовался в полном соответствии с поговоркой «кто в лес, кто по дрова» — одним словом, по-всякому[1] — и мог означать все что угодно, от философии до социологии и от антропософии до астрологии.
В текстах, собранных в данной книге, авторы используют термин «антропология» в соответствии с тем значением, которое неформально (а иногда и формально) вкладывается в него в современном международном дискурсе: под антропологией понимается не столько конкретная дисциплина, сколько общая дисциплинарная рубрика, область знания, которая может включать в себя ряд различных дисциплин (таких, как этнология, социальная антропология, биологическая антропология, лингвистика, фольклористика и т. д.), в зависимости от академического контекста той или иной страны. Иными словами, в международном академическом языке существует более или менее оформленное согласие по поводу того, что «антропология» — это так называемое umbrella word, «слово-зонтик», общий деноминатор, за которым прячется единая сфера деятельности, по-разному институционально оформленная и исторически по-разному представленная в том или ином ее «национальном» варианте.
Еще одно «слово-зонтик», с которым столкнется читатель, — «социокультурная антропология». Формально такой академической дисциплины нет. Когда Андре Гингрих или, например, Джордж Маркус рассуждает о «жизни социокультурной антропологии США с начала 1980-х годов», здесь следует понимать отсылку к объединенной области исследований, которая на протяжении большей части XX в. была представлена в раздельных традициях «социальной антропологии» и «культурной антропологии». В известном смысле они ассоциировались с «британской» и «американской» школами в антропологии, но на практике исследований и в Великобритании, и в США (как и во многих других странах) в последнюю четверть XX в. наметилась тенденция ко все более интенсивному перекрещиванию и сплаву этих областей. Соответственно, говоря о развитии исследований, ученые все чаще стали пользоваться фразами типа «в социальной и культурной антропологии» или «в социокультурной антропологии», что во многих аспектах оправданно, поскольку методологический и концептуальный инструментарий, применяемый исследователями, стал действительно перекрестно заимствоваться из обеих областей[2]. Отдельные новооткрытые кафедры и центры в последнее время предпочитают ярлык «социокультурная» антропология.
Возможно, имеет смысл упомянуть, что и термин «этнография» в большинстве академических традиций имеет не совсем ту окраску, к которой привыкли многие исследователи в советское время. В СССР, как и в некоторых социалистических странах (например, ГДР), этнографией официально называлась дисциплина (на самом деле более или менее условно соответствовавшая тому, что в других традициях называлось этнологией, культурной антропологией, социальной антропологией). Однако в других странах под «этнографией» (вполне в соответствии с этимологией слова: ethno-/grapho-) исторически понималась «деятельность антрополога по описанию народа» — т. е. то, что антрополог делает, когда он находится в условиях полевой работы, и то, что он делает, когда на основании полевых материалов создает формальное описание народа или группы людей. Другими словами, этнография — это своего рода методологическая и практическая основа, на которую опирается антропологическое исследование. Находясь в поле, исследователь занимается этнографией. Компонуя свои полевые записи в некий более или менее цельный отчет об увиденном и зафиксированном в поле, он занимается этнографией. Однако задача создания того, что понимается как результирующий «научный труд» (к которому необходимо привлекаются как означенные этнографические материалы, так и другие сравнительные данные, включая данные смежных дисциплин; к которому прикладываются уже аналитические, а не просто дескриптивные усилия), — это задача антропологии. Все авторы настоящего сборника понимают термин «этнография» именно в таком ключе.
1
Российские специалисты неоднократно отмечали, что большинство книг, вышедших в последние полтора десятилетия под названиями, в которых значилось слово «антропология», имеют мало общего с дисциплиной или областью знания с длинной впечатляющей историей. Увы, это так, и во многом это результат характерного контекста второй половины 1990-х годов и первых лет XXI в., когда издание учебной литературы виделось «быстрым» и «легким» средством накопления капитала (как финансового, так и интеллектуального). Под заголовком «антропология», в частности, можно было опубликовать то, что, возможно, не прошло бы ни в какой другой области, и в этом было, несомненно, одно из выгодных преимуществ нового ярлыка. См., например, рассуждения о ситуации в заключительной части статьи В. А. Тишкова (
2
А. А. Никишенков, рассматривая историю и состояние британской социальной антропологии, конечно, прав, когда говорит, что «социальная и культурная антропологии в настоящее время по существу являются одной наукой» (