<…> Рома, наш годок, не знаю, чего такой злой. Постоянно нас гоняет. Я не знаю, почему. И постоянно гоняет меня. Почему я у него крайний? Гриня, он относится ко мне, как и ко всем. Да и я отношусь к нему, как к пацану, который прослужил больше, чем я. Как к «дембелю». Толя гоняет чуть больше Грини, но тоже пацан не злой. Гриня и Толик — это такие «дембеля», каким «дембелем» хотел бы стать и я. Хотя я слишком мало прослужил вместе с ними и, может быть, мое мнение изменится — мне служить с ними два месяца.
<…> Сегодня, 29 января, мы нарушили правила «стодневки» и ночью будем наказаны: мы будем отжиматься от пола, сидеть «на воздушной баночке» и многое другое. Наверняка больше всех нас будет гонять Ромка — он любит гонять. Наша «духанка» кончается 27 марта. Здесь — две стороны монеты. Одна — мы, точно, будем больше «рожать» всем сигареты и деньги. А, с другой стороны, один день боли, когда нас будут крестить ремнями в «помоза». <…>
Привет, мам! Пишет тебе рядовой Григорий. Сегодня, 9 февраля, мы опять ходили «рожать» деньги на сигареты, сгущенку, носки, блок «чоко-пая». Сигареты мы «рожали» до обеда. Все остальное — после. Сигареты я с Лешкой «родил» быстро. А с остальным у меня с ним и Юрком ничего не получилось. <…>
Привет, папа! Пишет тебе твой сын-солдат. У меня все хорошо. Служу пока что без серьезных происшествий. А так, в основном, мелкие случаи. <…>
Привет, мама! Пишу тебе после ужина в свободное время. Дела у меня не очень. Сегодня мне предстоит, или не предстоит, ночка веселая. Мне надоела эта глупая жизнь. Я могу натворить кое-чего, что может поломать мне жизнь. А может и со мной может что-нибудь случиться. Команда считает, что мы должны делать за них разные работы. Мне это надоело, и может получиться большой конфликт, который поломает тут все, а может ничего и не случится. Сегодня все выяснится. 1.10.98 г.
2.10.98 г. Ничего не было. Я спал, как младенец. Все так же и осталось. Пока до меня никто не дое…ся. Гриша.
«Через несколько дней автора этих писем не стало, — пишет Владимир Яковлев, опубликовавший письма Григория Парыгина. — Его труп, висящий в петле на дереве недалеко от 51-й комендатуры, нашел случайный прохожий. Ровно год прошел с того трагического дня. Завершилось следствие, которое пришло к заключению о том, что Григорий Парыгин покончил жизнь самоубийством. Но мать погибшего солдата с выводами военных следователей не согласна. Она считает, что ее сына убили. Вскоре состоится суд, который внесет окончательную ясность в случившееся. Однако вполне очевидно уже сейчас, что Григорий Парыгин стал очередной жертвой неуставных взаимоотношений, которые процветали не где-то вдали от пристальных взоров высоких военачальников, а лишь в нескольких десятках метров от штаба группировки».{118}
Человек, доведенный до последнего предела, предпочитающий самоубийство слому своей личности, этим страшным выбором утверждает свободу воли и свой протест против существующего режима.
Еще раз вглядимся в строки приведенного выше письма: «Мне надоела эта глупая жизнь. Я могу натворить кое-чего, что может поломать мне жизнь. А может и со мной может что-нибудь случиться. Команда считает, что мы должны делать за них разные работы. Мне это надоело, и может получиться большой конфликт, который поломает тут все, а может ничего и не случится. Сегодня все выяснится».{119} Что автор имел в виду? Напомним, что он прослужил почти год, и, судя по предыдущим письмам, принимал нормы «дедовщины», отдавая ей предпочтение перед «уставщиной», т. е. вполне осознанно адаптировался в среду организованного насилия. Что значит это «команда считает»? Это может говорить о том, что автора этих писем собирались «опустить», поскольку без «козла отпущения» команды подобного рода не существуют. Самоубийство в данной ситуации оставалось последним и единственно возможным выходом. Он повесился недалеко от комендатуры, и в этом можно видеть его вызов всем системам организованного насилия — как уставной, так и не уставной.
Рационализация деятельности
Попадая из учебной части в войсковое соединение, солдат сталкивается с необходимостью как-то обозначить свою позицию по отношению к местным нравам и обычаям. Альтернативы, за редким исключением, нет, и ему приходится интегрироваться в действующую систему доминантных отношений. В целом, насколько я мог наблюдать жизнь Советской/Российской армии в период с 1987 по 2000 г., знаково-семиотическая оболочка «дедовщины» везде и всегда воспроизводится примерно одинаково, но степень реального физического насилия в разных местах колеблется от полного его отсутствия до убийств. То есть, к примеру, подавляющее большинство «дедов» и «духов» в воинских частях по всей стране будут различаться между собой габаритами подворотничков, углом изгиба кокард и т. п., но при этом молодых в одних частях никто и пальцем не трогает, в других их бьют только «за дело», в третьих их бьют «для профилактики», в четвертых — избивают постоянно, в пятых — насилуют и забивают насмерть.