Мы согласны, что именно стремление к обретению радостей гражданской жизни являются источником девиантного поведения военнослужащих. Но и уставные дисциплинарные стандарты трудно считать общечеловеческой нормой, о чем в первую очередь говорят сами военные, работающие непосредственно с личным составом.
Здесь речь не об отклонениях от идеальных (т. е. ирреальных) моделей, но о системном насилии, от которого в равной степени страдает и армия, и общество.
Несмотря на смертоносную функцию военного человека, насилие зарождается не в армии. Оно — свойство человеческой природы. Но если в открытом обществе агрессия циркулирует в разряженном виде, то армия, в силу ее изолированности, аккумулирует психофизиологическую энергию и в итоге превращается в институт концентрации и ретрансляции социального конфликта. Армия не порождает насилие, она его конденсирует. Если, иллюстрируя бурление социальных процессов, сравнить социум с самогонным аппаратом, то армия — его змеевик.
В силу приписывания армии воспитательных и социализаторских функций общая конфликтогенная ситуация конституируется в качестве нормы и участвует в построении жизненных сценариев.
Утопичность официального права — причина правового дуализма ментальности. Ситуация в целом для России знаковая. Конфликт официальной и народной правды — традиционное состояние российского правового сознания. Анализ этого феномена на примере правовых основ русской общины второй половины XIX в. дал в своем блестящем исследовании Стивен Фрэнк.{120} Его работа интересна тем, что объясняет привычный российский «бардак» с позиций юридической антропологии, выводя его феноменологию из правового дуализма ментальности. Причина этого дуализма в дистанции между государственными законами и народным правом. Как эта парадигма воспроизводилась в российской армии второй половины XX в., мы уже показали. Теперь посмотрим, какое значение имеет образ самой армии в российском общественно-политическом сознании и чем чревата его дискредитация.
Военная история как фактор национальной идентичности
Расхожая фраза о том, что нация — это этнос с армией, справедлива еще и потому, что образ армии является важным фактором национальной идентичности. Феномен армии имел решающее значение в политогенезе, поэтому национальные символы большинства государств имеют военное происхождение. Армия как инструмент государственности остается символом государства. Соответственно, милитаризм исторически свойствен гражданскому самосознанию.
Со второй половины XX в. ситуация меняется. В перспективе глобальной интеграции со слиянием национальных экономик, границ, армий, с изменением правовых и этических приоритетов в пользу отдельной личности наблюдается постепенная демилитаризация общественного сознания. Потребности в демилитаризации, наблюдаемые сегодня в развитых странах, можно назвать признаком зрелости общества. Демилитаризация общественного сознания не есть демилитаризация государства. С глобальной интеграцией ожидание опасности военной агрессии не исчезает. Напротив, с укрупнением защищающегося организма растет и его тревожность, опережающая реальную угрозу: так, глобальному организму могут угрожать только глобальные силы, а защитить его в состоянии только космические системы. В «звездных войнах» архетипы космогонического конфликта обретают завершенные формы.
Уровень национальной тревожности может направлять формирование военных доктрин. Страны-участники военных альянсов в обеспечении собственной безопасности рассчитывают не столько на собственные силы национальной безопасности, сколько на объединенный военный контингент, состоящий из профессионалов, и уж никак не на ополчение. В то же время национальные гвардии, и даже идея ополчения, остаются в числе важных государственных символов, обслуживающих исторические пласты общественного сознания.