Около года дело тянулось кое-как. Нападки на академию усиливались. Бедные академики делали все, чтобы избежать гибели: среди прочего велели вынести ковры из залы заседаний, потому что «ковры представляют атрибуты, которые не могут быть терпимы при республиканском режиме». Но даже и этот акт гражданской доблести не был оценен суровыми вожаками революции: в августе 1793 года декретом Конвента академия была уничтожена.
Тщетно Лавуазье обращался в Комитет народного просвещения, указывая, какие убытки принесут рассеянье академиков, прекращение начатых работ, таких как «Сравнительная анатомия» Вик д’Азира, минералогическая карта Демаре и другие; тщетно взывал он к чувству справедливости, напоминая о положении академиков, оставшихся без всяких средств к существованию. «Только надеясь на честность общества, избрали они эту карьеру, почетную, но малодоходную. Многие из них – восьмидесятилетние беспомощные старцы; многие потеряли здоровье и силы в путешествиях и трудах, предпринятых за свой счет для пользы государства; французская честность не позволяет нации обмануть их надежду; они имеют право, по меньшей мере, на пенсию, выдаваемую каждому чиновнику».
Но его не слушали. Титул академика сделался подозрительным; Добантон, знаменитый анатом, должен был принять звание «пастуха» (он занимался среди прочего вопросами об овцеводстве); многие укрылись в провинции под вымышленными именами; многие очутились в самом отчаянном положении.
Меры и вес были переданы в новую комиссию, в состав которой вошли, впрочем, некоторые из бывших академиков, в том числе и Лавуазье. Кроме того, он занимался в Совещательном бюро, которое должно было указывать правительству полезные изобретения и открытия, достойные награды; составил много докладов по различным техническим вопросам и замечательный проект организации народного образования на новых началах. Подробное рассмотрение этого проекта было бы неуместно в нашей книжке; заметим только, что он уже тогда стоял за принципы, лишь недавно осуществленные французским правительством. Реальный характер образования – ознакомление гражданина с его правами и обязанностями, с элементами наук, управляющих нашим обществом, – вот общий характер его системы. Но пройдет много времени, пока эти принципы осуществятся повсеместно. Мы слишком трусливы, мы пичкаем наших детей сказками, над которыми сами смеемся, и не решаемся сообщить им то, что считаем истиной.
Пока Лавуазье работал над этими вопросами, над его головой собирались тучи.
Глава VI. Суд и казнь
«Итак, правда, что честное служение обществу, важные услуги родине, карьера, употребленная на пользу и преуспеяние человеческих искусств и знаний, не могут избавить от зловещего конца, от смерти, постигающей преступников!»
Уничтожение откупа. – Отзывы революционной печати об этом событии. – Нападки на откуп. – Арест откупщиков. – Письмо Лавуазье к жене. – Обвинения против откупа. – Доклад Дюпена. – Предание суду откупщиков. – Слова и последнее письмо Лавуазье. – Суд революционного трибунала. – Приговор и казнь. – Г-жа Лавуазье. – Падение террористов. – Заключение.
Генеральный откуп был уничтожен в 1791 году декретом Национального собрания.
О впечатлении, произведенном этим событием в революционных кружках, можно судить по следующему отзыву «Père Duchêsne»:
«Хотелось бы мне присутствовать в отеле откупа, посмотреть на жирные морды финансистов за зеленым столом, когда они узнали о декрете Национального собрания. Конечно, эти… последуют примеру аристократии и утянут за границу награбленное у нас добро. Предлагаю гражданам всех секций соединиться, потребовать у них отчета, вырвать у них из глотки все, что они нажили воровством и разбоем».
По уничтожении откупа нападки на него продолжаются в том же изящном стиле. У откупщиков предполагалось 300—400 миллионов награбленного состояния: это и помимо всякой ненависти было бы кстати для обанкротившегося государства. Но расчет был преувеличен: состояние всех откупщиков, в виде земель, домов и денег, достигало, по расчетам Мольена, только 22 миллионов.
В 1793 году г-н Kappa предложил назначить комиссию для исследования преступлений, обманов и грабежей откупа.
«Нет, вы не оставите в покое этих глупых пиявок, – говорил он, – вы заставите их изрыгнуть кровь, которую они высосали из тела народа!.. Законодатели, нельзя терять времени; все эти казнокрады, эти пиявки, эти отвратительные спекулянты продадут свои имения и унесут к вашим врагам остатки общественного достояния, если вы не поспешите предупредить их».
Но в это время шла борьба Горы с Жирондой, и об откупщиках на время забыли.
Между тем откупщики вовсе не собирались ни продавать имущество, ни бежать за границу. Уверенные в своей правоте, они организовали комиссию, которая должна была ликвидировать дела и представить отчет правительству.
В июне 1793 года комиссия была уничтожена, бумаги ее опечатаны, касса секвестрована. Немного позднее у откупщиков произвели обыск, опечатали имущество, арестовали бумаги. В них, однако, не нашлось ничего подозрительного. Бумаги были возвращены владельцам, печати с их имущества сняты, ликвидационная комиссия восстановлена. Конвент назначил сроком ликвидации 1 апреля 1794 года.
Но в ноябре 1793 года депутат Бурдон заявил в Конвенте: «Вот уже сотый раз говорят о расчетах с откупщиками. Я требую, чтобы эти пиявки были арестованы и преданы мечу правосудия, если они не представят отчет через месяц».
Под влиянием этого заявления Конвент издал декрет об аресте откупщиков 24 ноября.
Лавуазье узнал об этом в тот же вечер и укрылся у бывшего сторожа академии Люкаса. Два дня он провел в нерешимости, наконец мужество одержало верх; он вышел из своего убежища и был отведен в тюрьму «Port-Libre» (бывший монастырь «Port-Royal»).
Тут он застал большое и довольно веселое общество. В то время беззаботную жизнь, кажется, только и можно было найти в тюрьмах. На воле свирепствовала тирания революционных комитетов, шпионство развилось в неслыханной степени; никто не мог быть спокоен за свою участь. Попадая в тюрьму, успокаивались, подчинялись неизбежному и старались устроиться поудобнее и провести время повеселее в ожидании близкой смерти.
У каждого из заключенных была своя камера. По вечерам собирались в общей зале: женщины вязали и шили, мужчины читали, спорили, писали. Потом ужинали; в 9 часов являлись на перекличку, затем расходились по камерам. Впрочем, и после этого времени можно было посещать друг друга. Лавуазье работал здесь над составлением сборника своих работ, у него оставалось мало надежды на спасение; это видно из следующего письма к жене:
«Ты слишком много трудишься, слишком устаешь телом и духом, и я не могу разделить с тобой твоих забот. Береги свое здоровье; если оно пошатнется, это будет величайшим несчастьем. Моя карьера близится к концу; я жил счастливо, и ты содействовала этому счастью своей любовью; притом я оставлю по себе почетную память. Итак, моя задача исполнена, но ты еще можешь надеяться на долгую жизнь; не порти же ее. Мне показалось, что ты была грустна в последний раз; зачем? Ведь я подчинился своей участи и буду считать выигранным все, чего не потеряю. Впрочем, надежда еще не вполне исчезла; а пока – твои посещения доставят мне еще много счастливых минут».
С разных сторон поднимались голоса в пользу Лавуазье: Комиссия мер и весов, Комиссия ассигнаций и монет просили за него, – но Комитет общественного спасения не обращал внимания на их просьбы.