- Все деньги на нас. Себе бы что купила.
- Я рада, что нравится. Пусти. Прибраться надо, - сказала она, мягко отводя его руки.
Вечером пришли друзья Игоря. Они привычно расчертили лист бумаги и сели играть в преферанс. Игорь рассказывал им о Мацесте, о лечащем враче, которая была очень внимательна к его жене, о не снятых с дерева апельсинах.
- У нас в это время случались метели, а там всю зиму желтеют на деревьях неснятые апельсины.
- Надо же, - удивлялись они.
Разошлись поздно. Любовь Павловна достирала накопившееся за время отпуска белье, подтерла за гостями в прихожей пол, вынесла окурки из пепельницы. В детской поправила сползшее с дочери одеяло, прошла в ванную комнату и долго плескалась под душем. Ощупью нашла кровать, наткнулась на протянутые к ней руки мужа и скользнула под одеяло.
- Только не сегодня. Я очень устала. Только, пожалуйста, не сегодня, - произнесла она, почувствовав торопливые, жадные супружеские ласки.
Мужчина успокоился и через десять минут уже спал, полуоткрыв рот и властно, по-хозяйски положив руку на мягкую грудь жены.
Угловатый маятник старинных часов торопливо уходил в смутную бесконечную ночь. Он шел только вперед - простучит и никогда уже не сможет вернуться назад.
Тревога и боль возвращаются. Тревога и боль могут вплыть в квартиру зыбким светом уличного фонаря и дробиться в хрустальной люстре. Тревога и боль могут оглушительно звенеть в вязкой свинцовой тишине и в какой-то момент стать невыносимыми.
- В следующий отпуск мы поедем вместе! Мы поедем вместе, Игорь! - взволнованно затрясла мужа за плечо женщина.
- Что это тебе взбрело в голову? Ночь. Спи, - сонно пробормотал мужчина и повернулся к стене.
С тех пор пролетело сорок лет. Изменилась страна, изменилась жизнь. Абхазия стала чужой страной, рванул Чернобыль. И Родина потребовала, чтобы муж Любови Павловны поехал скидывать с крыши корпуса реактора радиоактивные обломки.
После поездки он прожил еще пятнадцать лет. Ему удалили поджелудочную железу. У него парализовало левую руку. Любовь Павловна все время была рядом с ним и, как могла, облегчала его страдания.
Бог дал ей сил дожить до семидесяти лет. И вот сейчас, с пенсии, она собралась пойти на рынок, побаловать себя яблочками. Невысокая, светленькая старушка, божий одуванчик, надела старенький плащ, модную десять лет назад шапочку, перед зеркалом подмазала розовой помадой бледные губки.
У ворот рынка стояла фура. Задний борт кузова был откинут. Весь кузов был заставлен ящиками с яблоками, свободной оставалась только площадка, на которой стояли весы и размещался торговец - высокий седой мужчина. Яблоки были свежими, цена невысокой, и торговля шла бойко: была очередь, люди все подходили и подходили.
Любовь Павловна увидела объявление: "Сниму комнату на месяц". Бумажка снизу была разрезана на семь полосок, на каждой был написан номер телефона и имя: Станислав. "Может, комнату сдать, яблочки хоть будут каждый день", - подумала Любовь Павловна, оторвала полоску с номером и положила ее в бумажник.
Стоящая впереди женщина подала мужчине большую кошелку:
- Мне полную.
Продавец взвесил яблоки с "походом":
- Возьми, дорогая.
Любовь Павловна подняла голову и узнала глаза на лице мужчины: сине-зеленые и глубокие, как море у пирса. Они не выцвели с годами, были такими же - яркими и бездонными. Она робко протянула сумку:
- Мне килограммчик, - и опустила голову, боясь, что Станислав узнает ее.
Мужчина равнодушно отвесил килограмм яблок, добавив одно яблоко от себя:
- На, мать. Мало ты берешь.
Сердце Любови Павловны взволнованно забилось, она отошла от машины и заспешила домой.
Дома, раздевшись, достала бумажку с номером телефона, села на кухне к столу и задумалась. Кошка потерлась о ноги и, мурлыкая, запрыгнула на колени. Женщина согнала ее и встала. Записку закрепила на зеркале в прихожей, чтобы постоянно была на виду, и принялась за уборку квартиры. Маленькую комнату, где спал ее муж, она давно облюбовала себе. Там, помимо кровати, были ее иконки, лампадка, столик с евангелием.
В большой комнате вытерла с телевизора пыль, пропылесосила диван-кровать, ковры на стенке и на полу, приготовила в шифоньере чистое белье на случай, если придется поселить гостя.
Вечером, помолившись, легла спать. "Господи, что же я делаю? Опять готова согрешить", - подумала она, задувая лампадку.
На другой день она снова пошла на рынок. "Мойвы-то Матильде не купила. Как кошка без мойвы-то"...
У яблок снова была толпа. Любовь Павловна заняла очередь и с удовлетворением увидела, что объявление еще висит, а полосочка с номером телефона оторвана всего одна.
- Мне два килограмма, - сказала она и снова, подняв лицо, заглянула в сине-зеленые глаза. Мужчина спокойно взвесил яблоки, сдал сдачу и повернулся к следующей женщине.
"Господи! Где же ты спал? В машине ночевал, что ли?
Озяб ведь", - подумала она и, уходя, еще раз оглянулась на седую, склонившуюся над яблоками голову.
Ночью кошка пришла к Любови Павловне на кровать и легла ей на живот.
- Ну куда ты залезла, Матильда! Тяжело ведь мне. Иди сюда, - женщина взяла кошку и положила ее рядом с грудью. Кошка благодарно замурлыкала. - Ну что же нам делать-то, что? Позвонить? Как ты думаешь? Ведь опять, наверное, в кузове не спит, мается.
Матильда благодарно прижималась к груди хозяйки, терлась головкой о ладошку руки. Потом она выскочила из-под одеяла и с резким, утробным мяуканьем начала ходить из комнаты в комнату. Любовь Павловна поднялась и зажгла свет. Кошка терлась об ноги, распушив и подняв кверху хвост, приседала на передние лапки, подняв дрожащий зад, подходила к входной двери и глядела на хозяйку просящими бесстыжими глазами.
- С котятами-то что делать будем? Маленькие ладно - в радость. А подрастут, куда я с вами? - Любовь Павловна нагнулась и погладила кошку. - Ладно уж, ладно, иди, гуляй. Что-нибудь придумаем. - Женщина подошла к двери и открыла ее. Кошка, благодарно мяукнув, выскочила.
И снова утром ноги потянули Любовь Павловну на рынок. У машины была толпа. Кузов был наполовину пуст, и в нем суетилась бойкая беловолосая, лет пятидесяти, бабенка. Покупатели ругались из-за недовеса. Белой бумажки с объявлением на кузове грузовика уже не было.
Вечером Любовь Павловна, затеплив лампадку перед иконкой, истово молилась, благодарила господа, что помог ей не ввестись в искушение и избавиться от лукавого.
Но старую женщину еще не одну ночь мучили сине-зеленые глаза, глубокие, как море, и она не раз трогала руками груди, которые когда-то целовал мужчина.
Единственный раз в ее жизни.