Обдумывая последний релиз шефа, я незаметно добрался до места. Короткий апрельский день
был уже на исходе, и впереди, в сумраке, замерцало рубиновое ожерелье сигнальных огней, разбросанных вдоль границ зоны. Прямо перед машиной возникла полосатая штанга шлагбаума с
прицепленной к ней табличкой:
«Внимание! Территория арендована компанией «Полимет — Импекс». Въезд только по пропускам!»
Миновав КПП, я оказался внутри охраняемого периметра. Прошло всего две недели, как наша
группа скупила под видом частной компании несколько окрестных сопок и приступила к работе. Сделать успели многое: обнесли аномалию колючкой, разбили лагерь, отсыпали щебёнкой дорогу.
За поворотом показался лагерь — несколько щитовых домов, вроде тех, что я видел в посёлке, и сорокафутовый трейлер, оборудованный под лабораторию типа «Гефест». В стороне от площад-
ки вспыхивал огонёк сварки. Монтажники собирали каркас будущей смотровой вышки.
Возле трейлера, освещённые одиноким прожектором, дремали старенький джип и микроавто-
бус. Я пристроил к ним на постой свою колымагу и, прихватив «жениховскую» коробку конфет, выбрался из машины. У подножки трейлера меня грозно облаяли. Грей! Не узнал, бродяга. Я поприветствовал пса свистом и поднялся в лабораторию. Больше других мне сейчас нужен был наш генетик Олег Викторович Радостин. К этому часу он наверняка уже вернулся из зоны после очередного осмотра.
Я не ошибся. Профессор был на месте. Он сидел на краю своего рабочего стола возле тубуса ионного микроскопа и задумчиво курил, пуская дым в приоткрытую форточку. Увидев меня, он изящным щелбаном выстрелил окурок в синеющий за окном мрак и спрыгнул на пол.
Если бы я не знал, что передо мной гений современной генетики, по которому давно плачет нобелевка, я, пожалуй, принял бы его за конокрада. Природа наградила Олега Викторовича чёрной цыганской шевелюрой, широкой белозубой улыбкой и умными карими глазами. Всё это богатство дополняла ухоженная окладистая борода.
Радостин протянул мне руку и заявил:
— Привет, Сергей Александрович. У меня есть, что тебе показать.
— У меня тоже есть новости, — я оглянулся, ища, куда бы пристроить коробку ассорти, но всё было завалено, и пришлось водрузить её на масс-спектрограф, — сначала давай выкладывай, что тут у вас.
— Тогда, пройдём, — предложил Олег Викторович, — у меня всё на сервере.
Лаборатория, как подводная лодка, была разбита на отдельные отсеки, и компьютерный отдел
размещался в отдельном боксе, защищенном от всех видов электронной прослушки. И это было отнюдь не излишней предосторожностью.
Мы прошли по узкому пенальному коридору в маленькую, освещённую лишь мерцающими экранами дисплеев, комнату.
— Садись, педагог, — предложил Радостин и занялся клавиатурой компьютера.
— Не просто педагог, заметь, — я нашарил в темноте кресло и сел, — а педагог с передовыми взглядами и свежими идеями.
— Свежие идеи нам сейчас понадобятся, — Радостин доколдовал с программой, широко развернул на меня монитор, и я увидел на экране медленно вращающуюся разноцветную спираль.
— Это структура ДНК, — пояснил Радостин, — мне удалось получить её с фрагментов новообразований в зоне. Так вот, — он показал стрелочкой курсора на оранжево-красную линию, — видишь?
Это третья комплементарная нить. Третья, представляешь!?
Я представлял. Каждый троечник знает ещё со школы, что молекула ДНК сплетена только из
двух нитей.
— Но, самое интересное даже не в этом, — профессор вычленил фрагмент из оранжево-красной нити, и рядом с ним появилась его структурная формула. — Основой всех аминокислотных мономеров в этой третьей нити является железо. Заметь, не углерод, а именно железо.
— Железистая жизнь? Невероятно! Но ведь на земле ничего подобного не существует. Может быть, мутация?
— Мутация? — Радостин задумчиво поскрёб свою цыганскую бороду. — Нет, Серёжа. Здесь всё куда как сложней. Сама основа этой жизни принципиально отличается от земной.
— То есть?
— Видишь ли, есть такое понятие как хиральность. От греческого «хирос» — рука. Так вот, все живые полимерные молекулы на земле имеют правую хиральность. Они как бы закручены правой рукой, — профессор сделал движение, будто завинчивая пробку на воображаемой бутылке. — Понимаешь?
— Понимаю. А эти? — я кивнул на экран. — Эти закручены влево?
— Да. Влево.
Мы помолчали, глядя на странную вращающуюся на экране монитора молекулу.
— И что ты об этом думаешь? — спросил я наконец.