Она повернулась к нему лицом и стала говорить откровенно:
– На прошлой неделе стражники Храма каменовали Стефана, – выпалила она. – А не далее как вчера они расправились с членами одной из наших тайных общин. Они преследуют всех назарян и…
– То есть ты меня никогда не отпустишь. Чего тебе хочется? Чтобы я прятался здесь всю жизнь, в то время как убивают моих собратьев? Пришла пора сбросить ярмо римского владычества!
– И кто же его будет сбрасывать, Давид, ты?
– А почему бы нет? По крайней мере я буду чувствовать, что… что мне есть ради чего жить.
– Мы придем к освобождению не путем насилия, Давид, а молитвой и очищением, как об этом сказано в Законе. Все остальное зависит не от нас, а от воли Господней.
– Неужели ты считаешь, что Богу угодно, чтобы Рим унижал нас? Чтобы его чиновники обирали нас? Ты хочешь сказать, что десятки людей были распяты и их тела догнивают на Голгофе по воле Господней? Если это так, мама, то я буду бороться и с ней тоже.
– Не святотатствуй!
– Истинное святотатство заключается в том, что мы терпим этих поработителей, когда наших сестер продают в рабство, а наших братьев выгоняют на арены сражаться. И все это происходит с одобрения синедриона!
– Я понимаю, ты разочарован, сынок, однако снова проливать кровь – плохое решение.
– Прятаться – тоже. Где бы мы ни находились, нам не избежать встречи с судьбой.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Сейчас он задаст ей главный вопрос. Мария была в этом уверена. Будучи больше не в состоянии выдерживать взгляд сына, она снова повернулась к нему спиной.
– Кто он? – спросил Давид.
Женщина подошла к окну, взяла кувшин с лавровым маслом, налила его себе на ладонь и принялась втирать в волосы, по-прежнему всматриваясь в темень. Юноша подошел ближе.
– Мама, я видел выражение твоего лица, когда он вошел. Ты ведь его знаешь, не так ли? Кто он?
– Мне не хочется об этом говорить.
– Может быть, тебе и не хочется, но я должен это знать. Он и меня знает, я это понял по его глазам. Мне нужно это знать!
Мария не отвечала. Тогда Давид взял ее за локоть и заставил повернуться к нему. Слезы в глазах матери не остановили его.
– Если ты мне не ответишь, я спрошу об этом у Шимона.
– Твой крестный не знает его.
– Но ты-то знаешь. Кто же он?
Мария утерла слезы со щек и, вздохнув, ответила:
– Этот человек распял твоего отца.
– Как это?
– Этому центуриону было поручено совершить казнь. Именно с ним Иосиф Аримафейский договаривался о том, чтобы снять тело твоего отца с креста и положить в гроб.
– Ты уверена?
– О да! Людей с таким взглядом невозможно забыть.
Темно-синие глаза Лонгина уже давно слипались от усталости, но ему еще предстояло заняться раненой овцой.
– Он не задел артерию, – сказал центурион, перевязывая рану несчастному животному.
– Но он был близок к этому, – вздохнул зелот, державший овцу за копыта. – Где ты этому научился?
– Мой отец занимался врачеванием, ему очень хотелось, чтобы я пошел по его стопам, но… моя страсть к приключениям сделала из меня солдата. Я решил разрушать, вместо того чтобы чинить.
Шимон задумался над его словами. В этом человеке странным образом соединялись печаль и опасность.
– И поэтому ты принял истинную веру? – стал расспрашивать его зелот.
– Иешуа из Назарета пришел, чтобы спасти грешников, не так ли?
– Он пришел, чтобы спасти свой народ, к которому ты не принадлежишь. Ты ведь относишься к тем, кто его угнетает.
– Относился, – поправил его Лонгин.
– Иудей всегда иудей, а римлянин всегда будет римлянином. Если бы тебе пришлось делать выбор между Римом и Иерусалимом, чему бы ты отдал предпочтение?
– А если бы тебе пришлось делать выбор между Мессией и синедрионом, что бы предпочел ты? Я выбрал не страну, а веру.
– Ты ведь оказался на нашем пути не случайно. Что тебе здесь надо? Откуда ты знаешь Марию, и о чем ты собирался ее просить?
Лонгин пропустил эти вопросы мимо ушей и продолжал перевязывать овцу. Как только она встала и побежала к остальным животным, он промыл инструменты и сложил их в кожаную сумку. Шимон молча наблюдал за ним, он не собирался прекращать свои расспросы:
– Ты обрезанный?
– Нет.
– Значит, ты не принял истинной веры. Так сказано в Законе.
– Меня крестил Петр.
Ошеломленный таким ответом своего собеседника, Шимон попытался загнать его в угол:
– И где же он это сделал?
– У нас, в Кесарии.
– Ты лжешь. Иудей не может пойти к необрезанным. Это было бы нарушением Закона Моисеева. И Ловец человеков знает об этом лучше кого бы то ни было.
– Иешуа из Назарета не отвергал никого. Он трапезничал со сборщиками податей, грешниками и падшими женщинами. Разве он тоже нарушал Закон Моисеев, совершая это, или же он исправлял его?