От пропитанных смолой факелов загорелись деревянные настилы ночлежки. Ее обитатели пытались спастись от поглощающих их языков пламени. Невыносимо воняло паленой плотью. Вопли отчаяния вместе с дымом достигли верхних помещений.
С окровавленным мечом в руке Савл шел вперед под сводами подвала, переступая через трупы и освещая себе дорогу факелом. Внезапно какой-то старик стал у него на пути и спросил:
– Кто послал тебя сюда, дьявол?
– Первосвященник Каифа.
– Лишь один Иешуа является первосвященником.
– Такое святотатство будет стоить тебе жизни, старик. Но я готов сохранить тебе ее, если ты ответишь на мой вопрос: кто является предводителем вашей секты, «любимым учеником» Иешуа?
– Учитель любил всех своих учеников, не делая между ними различия.
– Вранье! Одного из вас он выбрал своим преемником. Вы скрываете его, как скрывали тело своего лжепророка. Где он?
– Он сидит одесную Отца Всемогущего. А все мы, кого ты собираешься лишить жизни, будут рядом с ним в сей же вечер.
Начальник охраны Храма криво улыбнулся и пробормотал:
– Ну что ж, в таком случае… передай ему от меня привет.
Резким движением Савл ткнул факелом ему в рот. От горящей смолы у старика загорелась борода и опалились ноздри. Несчастный попытался оттолкнуть нападавшего, но тот перерезал мечом ему горло от уха до уха.
Старик упал, дергаясь в конвульсиях.
Так закончилась его жизнь.
2
Кумран, Иудейская пустыня
Солнце, словно ленивый, озлобленный бродяга, спускалось к горизонту. Оно походило на какого-то языческого божка, который удостаивал своим светом караванщиков и в то же время мог в любой момент обжечь их жаром своих ласк или холодом ночи. Как и у плотоядных растений, красота пустыни была ее самым грозным оружием. Просившие у нее приюта рисковали получить отказ в гостеприимстве. Поскольку властелин здешних мест был варваром, вводящим пришельцев в заблуждение, он посылал свои проклятия, невзирая на лица. Это могли быть и потеря ориентации в результате песчаных бурь, предсказать которые не представлялось возможным, и нежелательный ночной визит местных обитателей – змей и скорпионов.
Семь лет ушло у Давида на то, чтобы приручить эту серо-коричневую пустыню Иудеи. Ему уже были знакомы все ее гряды и рыжеватые утесы. Даже с закрытыми глазами, лишь уловив направление ветра, он мог сориентироваться, двигаясь между ее меловыми холмами. Давид предчувствовал ее гнев и знал, когда следует укрыться в изрытых пещерами ущельях.
Давид был низкорослым для своего возраста. Черные как вороново крыло, взлохмаченные волосы, скулы, выступающие под загорелой кожей, – он был похож на маленького дикаря, который, словно растение в пустыне, брал у жизни все, что только было возможно. Шелушащаяся кожа на носу говорила о том, что это всего лишь ребенок, но хмурый пронизывающий взгляд свидетельствовал о том, что детства-то у него и не было.
Мать Давида, Мария, вынудила его променять ласковость Назарета, где родился мальчик, на одиночество в юности, удручавшее его с каждым днем все больше. Ожидалось, что удаленность их фермы от селений оградит ребенка от врагов их рода, но рано или поздно ему придется покинуть родные стены. И четырнадцатилетний Давид решил: пусть лучше это случится рано. Не желая жить затворником, он лелеял надежду поднять знамя борьбы там, где его выронил отец.
Крестный Давида, зелот Шимон, изо всех сил старался разубедить мальчика, но его прошлое участника сопротивления было плохим примером. К тому же он и сам хотел обучить Давида искусству ведения боя, чтобы подготовить его к тому моменту, когда он больше не сможет урезонивать парня. И всякий раз, когда они шли охотиться или набрать воды в колодце кумранских купцов, старый повстанец останавливался, чтобы потренировать своего подопечного.
– Ты убит, – раздалось бормотание за спиной Давида. – Ты не услышал, как я к тебе подошел, а значит, ты убит.
Юноша, весь сжавшись, повернул голову. Шимон, словно призрак, стоял у него за спиной на расстоянии вытянутой руки. Давид резко развернулся, держа сику в правой руке. Орудовать этим коротким мечом, которым пользовались зелоты в боях с римлянами, было очень удобно. Но Шимон легко отбил удар своего крестника и нанес ответный удар Давиду в плечо, повалив парня на землю. Потом, пряча меч в ножны, наставник улыбнулся при виде того, как его подопечный перевернулся и стал с трудом подниматься.
Давид обожал драться, и подтверждением тому были многочисленные синяки и шрамы на его теле. Марию они приводили в бешенство, а он, будучи патриотом, считал, что так и должно быть. К тому же это был единственный выход ярости и отчаяния, которые бурлили в нем со дня казни отца. Именно это и позволило ему пережить детство, то время, когда были утеряны связи, отняты мечты. Настойчивость в стремлении овладеть боевыми искусствами Давид ценил в себе больше всего. Он был отнюдь не богатырского телосложения, природа обделила его в этом, но борьба с более сильным противником заставляла его преодолевать все страхи, не обращать внимания на свои недостатки, не искать самооправдания и не давать себе поблажек.