– Однако до сих пор существуют неизлечимые и смертельные болезни, – возразил студент. – Некоторым из них больше двух сот тысяч лет. Неужели Богиня Кирия рада видеть страдания своих детей, как больных, так и тех, кто ищет избавление от недугов?
– Ты забыл, что Дерус падением в Тьму разорвал связь между Великими Духами, ослабив Их могущество? – напомнила Силла, строго посмотрев на пытливого учащегося. – И не всякий родитель способен оградить дитя от бед.
– В этом есть смысл, – задумался Шонэс. – Но вы бы не бросили Нейро и Нираю в беде.
Силла направилась к выходу из аудитории, и Шонэс спрыгнул со стула. Они вышли в анфиладу с белыми станами, колоннами и гранитным полом, отполированным настолько, что в его мозаичном рисунке можно было увидеть свое отражение.
– Да, но и я не всесильна, – вздохнула Силла.
Всякий будущий медик проходил стадию борьбы с несправедливостью жизни. Жестокая реальность, где даже самая современная медицина порой заходит в тупик, испытывала веру в существование Великого Духа Кирии, научно-технический прогресс и справедливость. Все врачи отличались более циничным отношением к жизни. Годы работы с больными приучали подавлять эмоции, излишнее сострадание, чтобы сохранить профессионализм и здоровый рассудок. Работа сказывалась и на отношениях с близкими. Иногда Силла корила себя за то, что в свое время недостаточно уделяла ласки и заботы детям.
– Я тебя прекрасно понимаю, Шонэс, – с сожалением сказала она. – Когда-то исключительно из благих намерений наши предки вмешались в собственную природу, сделали себя сильнее и умнее, но нарушили ген, отвечающий за деторождение. До сих пор из десяти рожениц выживает от трех до пяти. И не каждый младенец…
– Выживает, – хладно завершил Шонэс. – Это наше наказание?
– Самоуверенность наших предков, – поправила Силла. – Не стоит пользоваться знаниями безответственно. Я понимаю, что ты хочешь узнать. – Она остановилась и заглянула Шонэсу в глаза. – Ты не один в поисках лекарства от Проклятья. Это кое-что сложнее обычного нарушения работы центральной нервной системы.
– Я не хочу, чтобы Астрея до конца жизни испытывала боль, – процедил Шонэс. – Может, от смерти я ее и не успею спасти, но хотя бы облегчу страдания. Ни одно из современных обезболивающих не помогает.
– У тебя доброе сердце, Шонэс, – смягчилась Силла и положила руку на плечо юноши. – Не забывай учитывать еще одну вещь, которая играет важную роль в вашем общении. Кое-что, что она ценит больше всего.
– Какую? – с детским любопытством на грани смятения спросил Шонэс.
– Время. Даже вселенная не вечна. Не трать ваши счастливые мгновения на мысли о ее смерти. Если ты ее любишь, не забывай наслаждаться просто мгновениями рядом. Она так и делает.
Слова Силлы погрузили Шонэса в омут меланхолии. Близкие и раньше обращали внимание на его чрезмерную одержимость поисками лекарства от проклятья. Чаще всего меченные не проживали и пятнадцати лет с момента появления печати на лбу. Возможно, Таитэ только и делал, что заблуждался, и не признавался в чувствах Астрее, потому что боялся испытать настоящую боль утраты. Шонэс редко возвращался к мыслям о скорой смерти девушки. Они растворялись в повседневности, словно крупицы соли в море рутины. И все же сомнения порой обжигали израненное, доброе сердце юноши. Признавать бессилие, отвергать всякую надежду на счастливую жизнь с Астреей было невыносимо страшно в той же степени, как и принять ее неотвратимую смерть.
Шонэс посмотрел на открывающийся пейзаж за окном. Перистые облака медленно плыли по безбрежному, лазурному небу, уходя за крыши мегаструктур единой столицы. Между городскими башнями белого камня и стекла мерно парили бусинки авиатранспорта. Их стройные ряды блестели в лучах Линара паутиной драгоценных камней. Сплошные стены панорамных окон издалека напоминали гигантские зеркала. В них Шонэс видел грозовой фронт, что наползал из-за горного хребта на севере.
Наблюдая за городом, Шонэс делал простенькие зарисовки на полях тетрадки или выводил какие-то каракули. Так продолжались его поиски способа отвлечься от тягостных размышлений. Чем больше юноша барахтался в них, тем глубже тонул в этой трясине смятений. Как бы не было больно от возможного отказа, стыдно и страшно, он все же хотел признаться Астрее. Шонэс понимал, что уже больше не может оставаться просто другом. Как странно было осознавать, что такое теплое, прекрасное чувство, как любовь, вызывало беспокойную тревогу. Даже осознание причины, по которой она откажет, нисколько не успокаивало. Конечно, Астрея знала о влюбленности Шонэса. Она не была глупой, наивной и слепой. Конечно, она хорошо относилась к нему. Именно поэтому, из заботы могла не принять его чувства. С другой же Шонэс прекрасно знал, что все несказанное так и останется грузом на душе и удушливым комом в горле. Он не хотел жалеть о том, что не попробовал, когда был шанс. Когда еще не стало слишком поздно.