– Ну… сколько еще это будет продолжаться? – обронила она.
– Что именно? – недоумевал Шонэс.
– Наша дружба, – проговорила она, посмотрев в глаза юноши. Девушка вжалась в стену, будто опасаясь его. Огоньки глаз задрожали, заблестели иначе, наливаясь слезами. – Я… – голос ее звучал сдавленно. – Извини, просто. Это все из-за проклятья. Я в последнее время часто срываюсь и плачу. Так больно.
Шонэс положил пластиковый контейнер с едой на подоконник. Он снова посмотрел на ожог на руке. Ее тело и так истерзано сверх всякой меры, ранить доброе сердце девушки, он не хотел.
– У мамы, – начал он и споткнулся на первых словах, словно неуверенный в их уместности и убедительной силе. – У нее гаптофобия. Она боится близких контактов. Что может быть ужаснее для матери, чем страх обнять собственного ребенка. И как ужасно ребенку не знать материнской ласки. Она замечательная. Всегда была. Но никогда не держала меня за руку, не обнимала и не целовала в лоб. Я знаю, что Ринэсу она могла подарить все это. Он сам отстранялся. Не хотел, чтобы я чувствовал себя обделенным. Я понимаю, что мама винит себя, считает какой-то неполноценной. Поэтому мы изо всех сил показывали, что для нас это не так. Когда Ринэс улетел служить, остались лишь мы вдвоем. Чувство отстраненности все сильнее давило на нас. И вот однажды перед экзаменами, – Шонэс положил руку себе на плечо и улыбнулся, – она похлопала меня по плечу, пожелав удачи. Я приучил себя к тому, что мне достаточно тех проявлений материнской любви, которые выказала мама раньше. Но еще никогда я не был так счастлив. – Таитэ взял нежную, укутанную в перчатку скафандра ладонь Астреи, и мягко сжал пальцы. Их пронзили иголочки боли и особенно ярко под ногтями. – Иногда одно прикосновение – громче любых слов. – Он сконфузился, решив, как нелепо все прозвучало. Шонэс покраснел и выдернул руку. – Эм, в голове все звучал не так по-дурацки. То есть я хотел сказать, что…
– Ты мне нравишься, – выпалила Астрея. – В смысле не только как друг. – Она вздохнула и приложила руку к груди. Сердце не переставало бешено стучать. – Ну вот, я это сказала. Какой ужас! – она в смущении закрыла визор шлема руками.
– Спасибо, – улыбнулся Шонэс. – Такие простые слова, а так сложно сказать.
Астрея молча кивнула.
– Мне страшно, – призналась она. – Мне так хорошо с тобой. И не из-за того, что ты берешь на себя часть проклятья. Ты замечательный, но зачем тебе нужна я? Проклятая, глупая мечтательница, которую даже не поцеловать?
– Я найду способ, как это исправить. – Он приложил два пальца к губам, а затем к модуляр-динамику ее шлема. – Например, так.
Астрея поджала ткань робы.
– Ну это же нелепо…
– Да и неважно, – улыбнулся Шонэс. – Пока так, а там я что-нибудь еще придумаю.
– Ну, хорошо, а что дальше? – смущенно спросила Астрея. – У меня… никогда не было парня.
– Зато у меня был некоторый опыт общения с девушками, – пожав плечами, сказал Шонэс. – Доверься мне.
Астрея поджала губы и хмыкнула.
– Ладно, – она осторожно вложила ладонь в пальцы Шонэса. Боль, крутившая суставы, утекла в руку юноши. Он поморщился, но, прежде чем проклятая решилась отдернуть руку, Таитэ сцепил пальцы. Шонэс показал, что боль нисколько его не тревожит и мягко поводил большим пальцем по обратной стороне ладони Астреи. – Я хочу пойти с тобой на праздник Света.
– Ты уверена? Там будет так много народу.
– Если ты будешь рядом, то не страшно, – она улыбнулась, хотя Шонэс и не увидел это, он почувствовал, что теплое чувство и нежность овладели ею. – Я даже танцевать научусь.
– Тогда и мне придется.
Они посмеялись искренне и звонко. Давно Астрея не чувствовала такой легкости, свободы и счастья. Тепло и свет захлестнули ее сердце, придали столько сил, что она могла бы поверить в свое немедленное исцеление. Нескончаемый гул в ушах перебил их смех, туманная дымка перед глазами растворилась за ясными образами мира вокруг. Он наполнялся новыми красками и был удивительно красив. Наконец-то девушка позволила себе раствориться в любви, почувствовать счастье с кем-то, а не вину за то, что причиняет ему боль. Использует как губку, что впитывает ее страдания, облегчая ей жизнь. И в этом море радости черной каплей яда плескалась мысль о том, насколько все скоротечно.