на ломтики их ножом. Ты не приедешь утром в шестом вагоне, пыль на конвер-
те нечем сметать уже, льдом и вином убаюкивать на балконе, сто сороков оста-
лось для всех в душе, некому здесь рассказывать сказки эти о расставаниях жа-
лостных без потерь, сверху табличка – купаться сегодня в Лете запрещено, гла-
зам никогда не верь, если поверишь, тут же причислен к ряду – дети, живот-
ные, ангелы и цветы, произойдет что-нибудь, рядом я присяду, ты не приедешь
утром, совсем не ты. Как вас зовут, безымянные дети рая до отторжения прочих
чужих имен, море кипит, растворяется кровь дурная, переезжаем отсюда в дру-
гой район, там, где растут осины и тополь гордо, и на ночные киоски кладут пе-
чать, и оживет осетрина второго сорта, чтобы другую мертвую плоть зачать. Ты
не приедешь сегодня утром в шестом вагоне, всё, что нам нужно, носим с собой
на треть, и рассыпаются слёзки болонские на балконе, нечему верить и не на что
здесь смотреть. Руку свою отдам – научиться левой нам ничего не стоит, в душе
пробел, мы рождены шутом или королевой без вариантов и осторожных дел, вот и сидим наутро в своем остроге, разве уснуть, как нам говорили встарь, если
еще не решен и вопрос о Боге, и фитили коптят золотой фонарь.
94
***
Вспоминай портрет Доры Маар, увиденный в Пушкинском, толпы люда, фантики от «Мишки на Севере», вырванные клочки, готовишь себе свое дежур-
ное блюдо по известным рецептам, затрещины и сачки. Знакомый в скайпе го-
ворит: «Если завтра новый Бродский тиснет поэму, его никто не заметит», на
проспекте орут коты, нужно быть заметным миру, как страус эму, скрывать на-
лет невежества красоты. Пока он говорит, я беру скраб от «Нивеи», избавляюсь
от старой кожи, а крылья – и так бескрыл твой тайный ангел, в этом с тобой по-
хожи, на сто двадцать градусов, больше не приоткрыл. Воистину всё нужно ис-
пытать на себе, потом предлагать другому в качестве панацеи, востребованной
в быту, резать лук, шутя хлопотать по дому, скрывать твои мысли, глотая их на
лету. Вспоминай портрет Доры Маар – два лица мимо поля, мимо выстроенной
системы координат и мер, и ничего-то ты здесь не уяснила, Лёля, куда исчеза-
ют единственные, их собственность, например. Одно лицо налагается на дру-
гое, потом на третье, и плюс бесконечность без глаз, и ты не сможешь оставить
себя в покое, укутать в пурпур, кружево и атлас, на письма друзей, вот тех, за ко-
торых в ответе, совсем не ответить, забросить ко всем чертям, они говорят – ну
вроде уже не дети, и путь широк, развилок лишен и прям, а хочется прямо не
знаю чего как будто, а хочется прямо не знаю куда пойти, в глубокий тыл ладо-
ней, где чудо-юдо, и больше себе не встретишься на пути, а все они догонят тебя
без спроса, навеки вместе и это шестой этаж, литума в Андах, придумает Варгас
Льоса, и вечный дождь, и тушь по лицу размажь.
95
***
Говорит – это пуще, чем досада, а что с этим делать завтра, сниматься на фоне
Пушкина, исследовать дно морское, говорит – обычное допущение, вас мне уже
не надо, а надо ходить в бутики, обновлять гардероб от Chloe. На мобильный при-
ходит реклама вечера быстрых свиданий, тут горгонцола, подружка велит закрыть
все форточки – дым снаружи, Маша ищет дупло, и нельзя оторвать от пола (пиетет
к умолчанию) мертвые эти души. Говорит – это хуже, чем жизнь, растаскали их на
цитаты, облученный обязан светиться на все сто двадцать, он ведь тоже исчез, как
зовут вас, дитя, куда ты, и нельзя ни забыть, ни сидеть на полу и клацать выключа-
телем, брошенным здесь, говорит подружка – никогда не заслужит тебя хотя бы на
йоту. Машу нашли и ей прокололи ушко, утренний мрак и нельзя подавить икоту.
Говорит – это пуще, чем досада, а он приходит с цветами, молчит в глазок, оставля-
ет их у порога, и мы начинаем верить, что стоим сами чего-нибудь, и всего у нас бу-
дет много, а потом у каждого есть такая цена, от которой в жизни больше не откре-
ститься, он предлагает купить конфет и вина, и за окном цветет синим льном гра-
ница. Говорит, это пуще, чем низкий гемоглобин, чем расстоянье от здешних ши-
рот до Кентукки, а ты мне снишься, как будто совсем один, и некому голову взять на
минуту в руки, он тоже здесь, жестокий твой господин, велящий жить сверх всякой
возможной силы, но никогда не достичь золотых витрин и не сбежать из Бутова на
Курилы, а ты проснешься, как будто в двенадцать лет, и смерти нет, записки у изго-
ловья не сочтены, и это пустой навет, что он любил тебя, это душа воловья. Говорит
– это пуще всего, но и это пройдет, остальное – частности, бирки, слоны-игрушки, всех их нужно сложить куда-нибудь здесь на лёд, ничего не дает вода без густой