отдушки – пламя и лёд, Настасья Филипповна и Идиот в концентрации столь не-
лестной имеют силу, а она говорит – на вынос запретный плод уже не тот, пристра-
стились тут к «Клерасилу», и разрезать себя на восемь равных частей, и дымиться в
пещи огненной, как болонка, не пей из лужицы – станешь козленок-змей, и ниче-
го не рвется, где слишком тонко. И те, кто любят тебя, печень твою съедят, на пост-
ном масле всё привкус петрушки, не зная, что в силах любви вырабатывать яд и от-
равить твои бублики-сушки. Говорит – это пуще верности, пуще желания плыть или
распутывать нить, запутанную там Алей, и всё, что тебе привиделось, нужно собой
закрыть, не видеть больше ненужных науке далей. А все говорят, что мы никуда не
придем, здесь порастем быльем и станем кукушкой, а рядом дворец и сдвоенный
водоем, начнем дорожить жильем и своею двушкой, и больше некого будет тебе
любить, рассказывать, как другие норовят ухватить коленку, а ты проявляешь чув-
96
ство такта и прыть, и незаметно сдуваешь со «Стеллы» пенку, и всё проверено, и
воду не пить с лица, и не загадывать, как он придет с поличным, и лесенкой Босха
здесь не найти конца, и ты представляешься случаем единичным, из всей верени-
цы случайных имен и дат, а мне не нужна судьба, и Господь с тобою, и нужно про-
сто придти и разверзнуть ад, и трех котят пожертвовать метрострою, а все осталь-
ные дальше пойдут гурьбой, о том, что у сердца тайна, петь за кефиром, всё поме-
няет выкройку и покрой, пчелиный рой, и так примириться с миром.
***
Ты любишь нянюшкины сказки, где дети и обезьянки, всё вышло из этого, промахнулись на двадцать грамм, гладит Акакий Акакиевич материал с изнан-
ки, нужно спешить к разъезду – голос соседских дам вылинял и поседел, стал
похож на рогожу, все города у излучин рек превращаются в лужу к утру, вот
три сестерция – я это всё приумножу, столько чернил с померанцевым древом
сотру. Опять ты не стал никем – это ересь дорог Никеи, соседские дамы пекут
штрудели, божатся, что завтра гроза, воруют вилки (никто не словит с полич-
ным) твои лакеи, реальность принята единогласно «за». Потому что птица всег-
да возвращается к птицелову, бьется в стекло, пока не откроют затвор, это слу-
чайности, в общем-то будет по слову, все города у излучин в один приговор мо-
гут войти, в пустоте обжитой разместиться, плавать лоточниками, пусту здесь
быть, как луна, и птицелов не заметит, что это не птица, из дому выйдет в две-
надцать, водою пьяна. Плавать тебе до конца по морям чужестранным, сказ-
ки рассказывать детям, сказки – большое зло, буквенный ряд разнести по при-
хожим и ванным, впрочем, не всем и хватило, не так повезло. Соседские дамы
едят печенье и говорят, что Анфиса должна убрать мелирование, и ростовщик
рояль тащит по лестнице, будет певица лысо только о том, что чего-то нам все
же жаль, нет, не жаль ничего, простота хуже соль-диеза, хуже фантазии в фа-
миноре для двух скворцов, они не поймут, что это другая пьеса – перипетии те
же, сюжет не нов. Ты любишь сказки о Ничто, на всё гештальт-терапия, сказки, рассказанные вечером, брошенные в кювет, и ничего не значит, немного там по-
терпи я, мне бы несли куличики, вспыхнул бы верхний свет. Но нужно всё сра-
зу выключить и пойти купить лабрадора, ради спасенья на водах чего только ты
бы не, соседские дамы выйдут на сцену скоро, будут французским прононсом
в своей войне пленных пленять и говорить о моде, в зрительном зале олово и
смешки, всё остальное вы кажется тоже врете, тяжки грехи, но здесь они не тяж-
ки – просто два слова, брошенных вскользь, коснуться кожи не могут и оцара-
пать кость, нам предлагают больше здесь не проснуться, шутки в буфетной, та-
перы скрывают злость в кольцах сквозных, куда вы пойдете, право, нет рассто-
яний и одиноких стран, и потемнеет в камне твоем отрава в ноль голосов, о чем
говорил Ростан.
97
***
Мы будем жить в других городах, где ты меня не любила, Офелия – насто-
ящая женщина-оборотень, классический персонаж, я готов целовать твои ули-
цы и растворяться мило угольком в полноводие, острое просто смажь. Я как раз
говорил о тебе сам с собой, убеждал, что должно случиться, но чего только ни
приснится в вишневом саду зимой, а ты надела зеленое, сказала – сегодня пти-
ца, и будешь клевать по зернышку до полночи, ангел мой. Мы будем жить в
других городах, где ты мне почти невеста, сойдутся время и место, и много пу-