стой трухи, пару обычных любезностей, сельди по ценам треста, опять нас в чу-
жое прошлое отправили за грехи. Густое и шоколадное, просторное и смешное
(но впредь избегай прилагательных – в стихах они нам вредят), ты будешь ис-
кать себя, оставишь себя в покое на двадцать минут, до первого, как горький
миндальный яд. Она заставляет миндальничать, светиться и резать гланды, рас-
сказывать незнакомцу о смерти в чужом метро, но все-таки полагалась напрас-
но на этот план ты, и кто-то родной, как имя, скрывает твое нутро. Мы будем
жить в других городах, где просто другие святцы, иноверцы и тунеядцы, любить
друг друга взаймы, ты меня научил ничего не бояться, и будем сниматься в ре-
кламе сотовой связи уже не мы. Что я готов целовать твои улицы ради удачного
кадра, потом угадывать осенью, как было тогда тепло, и дальше, как мы иска-
ли в начале марта сухие места, но с крыш все равно текло. Ты тоже не спишь, и
девушка на картине с чашкою шоколада сметает пыль, так будет всегда, ты про-
сто в плену отныне на сотню страниц, на двести случайных миль. Она улыбнет-
ся – и пар закрывает веки, еще страницу спешно приподними, нам нужно бе-
жать куда-то из этой Мекки, но к нотам глухи, всё сводится только к ми. Мы бу-
дем жить в других городах у моря, в лесу, в пустыне, в провинциальной заводи
тихой у трех китов, ты будешь заучивать роль наизусть отныне и повторять про
себя, что обед готов. Гости съезжаются утром смеясь на дачу, предвосхищая во-
просы о детях и консоме. Ты же не знал, что я никогда не плачу, слёзы мои за-
мерзают всегда к зиме. Вот наш исход – в ладони сжимать ледышки, холод сжи-
гающий медленно разделять, я выхожу искать, как читать по книжке, и повто-
рять “je t’aime” как всегда на пять. Ты же не знал, что я никогда не плачу, кар-
та метро заучена наизусть, в этих делах опасно ловить удачу – вечно пребудет
соль и под кожей грусть. Мы будем жить в других городах – разница потенци-
алов, истории из детства вождя революции, всем ребятам пример, нужно сго-
реть дотла и подумать, что это мало, никаких усеченных реплик и полумер. А ты
98
правда будешь любить меня вечно – ну как же еще иначе, пока пребудет соль и
под кожей смешная грусть, и всё – полотно, и гости сидят на даче, и мир гово-
рят по прописи наизусть.
***
Ну кто придумывает эти истории на все сто о дайкири и кадиллаках, о том, что Валерия Гай Германика пила газировку за пять копеек, нарушая исходный
стиль, о том, что мы строим новый мир на крови и на красных маках, и разо-
чарованному, как известно, чужды, а ты искушаешь меня без нужды, и всякая
прочая гиль. Ну кто придумал все эти истории о неточках и незванах, и неров-
ных швах и изъянах, о ниточках на руке, потом говорят в сердцах – опять выно-
сите рваных, исписаны сотни тысяч, какой-нибудь наш Маке. А ты все равно не
любишь меня, и нужно с собой мириться, не птица и не тигрица, какой-нибудь
там сверчок, и кто их всех создает, пока не пуста страница, потом поставит от-
точие и жмет равнодушно ОК. А ты все равно не любишь меня, повсюду столбы
и краны, и дождь, как вино из раны, последняя капля – желчь, и наша рассыл-
ка обязана течь, мы подписаны на обманы, потому что кто-то совсем недобрый
прежде придумал речь, а Валерия Гай Германика пьет газировку за пять копе-
ек, с клубничным сиропом, на всех не хватит, но это уже потом, срывает резьбу, разбирают запасы леек, и мне не стать каким-нибудь воркотом, направо идти и
песнь заводить, с тобою уже не проходит, просто такая тень над нашим миром, и человек с трубою, и список правил точных на каждый день. Ну кто придумы-
вает эти истории о золушках и принцессах в иногородних пьесах с баулами и
саше, о тамагочи и матерях Терезах, и носит их всех в просторной своей душе, а ты все равно не любишь меня, как ни крути, не странно, выше головы словар-
ных запасов тлен, по номерному знаку расходуют, донна Анна, невыносимая
легкость твоих колен.
99
***
Никуда они не текут, blondie girl за углом из Глазго, окроплены сиропом
яблочным, соль у излучин рек, солнце кипит, потухло, потом погасло, это наш
клуб одиноких сердец сержанта Пеппера, кожаные кресла, столешницы в стиле
high tech. Собираются по вечерам, говорят, что сейчас в Мадриде плюс тридцать
восемь, мохито опять в цене, вообще-то скука, что там ни говорите, но стре-
миться нужно и выжать себя вполне, и Пелевин новый страдает от самоповто-
ров, и курсы скачут, словно давление налегке, иногда кто-нибудь показать пря-
моту и норов попытается, скажет что-нибудь, фер-то ке, ну и что, всё написано, красным по белому прямо, настроенье испорчено всем на неделю, adieu, что мы