Сосредоточенно-невидящим взглядом смотрит он на пустынную улицу. Под глазами у него темные круги. Болезненно обтянута кожа на скулах. В уголках рта — две ранние горькие складки.
Александр Ульянов не спит вот уже несколько ночей.
Он ни разу не выходил с динамитными снарядами к решеткам Аничкова дворца.
Но он имеет самое прямое отношение к предстоящему нападению на Александра III. В его руках сосредоточены все нити покушения.
Бам-м… Бам-м… Итак, все готово, все мосты сожжены. Фигуры расставлены. Пора начинать партию. Бам-м… Бам-м… Что-то будет? Что-то будет? Бам-м… Царь должен умереть сегодня. Непременно! Бам-м-м-м…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Петербург.
1 марта 1887 года.
Утро.
Первый день весны. Воскресенье.
Выходит из дома, находящегося под неусыпным наблюдением полиции, с замаскированным под книгу динамитным снарядом студент университета Василий Осипанов. Невыспавшиеся, проторчавшие всю ночь под окнами филеры тайно отправляются за ним. Они еще ничего не знают о намерениях Осипанова. Но тем не менее им приказано караулить каждый его шаг.
Энергичной, упругой молодой походкой почти бежит по улице вприпрыжку отдохнувший, выспавшийся Пахом Андреюшкин. Его бомба небрежно завернута в бумагу. Сыскные, в основном все подряд ревматики из-за многих часов, проведенных на промозглых, слякотных петербургских улицах, еле поспевают за быстроногим Пахомом.
От угла к углу, от перекрестка к перекрестку неотступно «ведут» агенты Василия Генералова. И о нем они еще не знают ничего. Ни про снаряд, невинно перевязанный розовой ленточкой. Ни про отравленные пули, которыми заряжен лежащий во внутреннем кармане пальто револьвер.
Это приметы петербургской весны 1887 года.
Три революционера, сходящиеся с разных сторон к Аничкову дворцу. И полтора десятка сыскных, воровато и торопливо спешащих за ними.
В десять часов на Невском проспекте в районе Аничкова дворца все уже в сборе: и участники покушения, и полиция. Сыскных сегодня заметно прибавилось: высокий жандармский чин, вчера еще принимавший доклады о результатах наблюдения за Андреюшкиным и его связями у себя в кабинете на Пантелеймоновской, сегодня пожелал находиться уже в непосредственной близости от места скопления подозрительных лиц. Теперь он сидел в ближайшем от дворца участке, в двух шагах от угла Невского и Фонтанки. Каждые десять минут ротмистру докладывали о поведении наблюдаемых. Жандарму определенно не понравилось, что студенты собрались сегодня так рано. И по его приказу из охранного отделения было вызвано еще несколько секретных чинов.
А участники боевой группы все еще не чувствуют на себе полицейских глаз. Они молоды и неискушенны. Их жизненный опыт невелик. Им кажется, что все, что происходит вокруг, происходит так, как того хочется им самим, в точном соответствии с их намерениями и желаниями. И только один Осипанов, по свойственной его натуре повышенной осторожности, интуитивно ощущает, что около Аничкова произошли какие-то изменения, но какие — понять еще не может. Впрочем, сегодня все должно решиться. Царь умрет. И не все ли равно, что тут переменилось возле дворца. Лишь бы не успели схватить за руку, когда нужно будет бросать бомбу.
А на тротуарах Невского кипит суматошная бурливая воскресная жизнь. Прекрасная погода, ярко светит солнце, и, кажется, все петербургские щеголи и щеголихи торопятся доказать друг другу, что последние дни зимы они провели не зря: огромное множество новых весенних нарядов, особенно женских, делают Невский похожим на гигантскую оранжерею, на грандиозную выставку цветов, которые мало того, что красивы, но еще и непрерывно движутся по обеим сторонам проспекта, издавая сдержанный элегантный шум.
И в этой красивой, по-весеннему оживленной праздничной толпе, благоухающей ароматами всех парфюмерных фирм Парижа, доигрываются последние акты трагедии, участники которой вот уже несколько дней подряд выходят на сцену и все никак не могут сыграть свои роли до конца.
Идет двойная охота. Люди охотятся на людей.
Одни делают это из высоких побуждений. Другие просто служат по сыскному делу. Их цель другая: как сами они изъясняются между собой — «пасти скотину, пока траву щиплет; как только начнет взбрыкивать, тут ее и в закут».
В половине десятого ротмистру докладывают: Осипанов подошел к Андреюшкину, спросил прикурить, что-то шепнул.
Жандарм нервничает. Он принимает решение: идти на Невский самому. Для этого нужно переодеться в штатское платье… Ротмистр переодевается и отдает распоряжение: во все прилегающие к углу Невского и Фонтанки переулки — извозчиков. Закрыть на Невском напротив Аничкова на полтора-два часа какую-нибудь небольшую лавчонку, из которой он сам лично будет руководить наблюдением (лавка должна иметь второй вход из соседнего помещения).
Шумит, пенится воскресный Невский проспект в первый день весны. Проносятся экипажи, сани, легкие коляски. Плывут мимо магазинных витрин, отражаясь в них (и от этого тротуары кажутся еще шире) сотни самых разнообразных людей: чиновники, офицеры, дамы всех возрастов и сословий, гувернеры и бонны со своими воспитанниками, деловые люди, юнкера, гардемарины, флотские чины, дипломаты, торговые люди, отпущенные на прогулку лакеи и горничные, иностранцы.
И в этой толпе — две группы людей, связанных между собой незримой нитью борьбы, противоборства и, если понадобится, ожесточенного вооруженного столкновения.
Первая из этих групп не подозревает, что за ней наблюдает вторая.
Вторая не знает, что первая замыслила среди бела дня на виду у всего Петербурга пролить самую голубую, самую священную кровь империи — царскую.
1 марта 1887 года.
Петербург.
Утро.
Без двадцати одиннадцать.
Три террориста стоят напротив царского дворца.
Ровно шесть лет назад в этот же первый день весны, 1 марта 1881 года, бомбой, брошенной народовольцем Игнатием Гриневицким, был убит император Александр II. С тех пор русское правительство неоднократно заявляло, что в России нет и никогда больше не будет ни одного террориста.
Прошло шесть лет. И вот они снова стоят напротив царского дворца с бомбами в руках.
Три юных рыцаря революции.
Три титана, решившие отдать свою жизнь прямо здесь, на месте покушения, на обагренной царской кровью мостовой.
1 марта 1887 года.
Первый день весны.
Без четверти одиннадцать.
На дверях лавки колониальных товаров на Невском проспекте появляется необычная для этого времени в воскресенье табличка: «Просим извинения у г. г. покупателей. Торговля временно закрыта для получения новых, весьма привлекательных товаров».
Внутри лавки — белый как мел хозяин-грек. Рядом с ним, боком к большому окну, сидит в смушковой бекеше жандармский ротмистр.
— Я же вам сказал, — сквозь зубы шипит ротмистр, — не смотрите на меня. Подсчитывайте выручку. Делайте вид, что вы действительно получаете товары.
— За цто? — со слезами в голосе бормочет грек, щелкая костяшками счетов. — Я зе ни в цем не виноват. За цто?
В лавку непрерывно входят агенты. Докладывают коротко, быстро.
— Ваше высокородь, Волохов сошелся с Канчером: сделали друг другу сигнал.
— Ваше высокородь, Генералов вытащил носовой платок, долго по сторонам смотрел, потом сморкнулся.
— Горкун перешел через Фонтанку. Стоит у дворца.
— Осипанов в трактире стакан сбитню выпил.
— Ваше высокородь, Андреюшкин два раза на церковь перекрестился. Шептал что-то.
— Ваше высокородь, Горкун Канчеру подмигнул.
— Горкун ушел, Канчер остался.
— Волохов опять к мосту идет.
— Ваше высокородь, Осипанов у Генералова время спрашивал. Переговорили о чем-то.