— Да хранит Бог святую Россию! — проговорил великий князь. — Да сохранит нам Его провидение императора!
Он старался казаться спокойным и, сообщив эти печальные вести великой княгине Александре Федоровне, которая тотчас же начала молиться, он хотел уже отправиться к императрице-матери, как вдруг от неё поспешно прислали за ним, так как она, по нескромности своего секретаря Вилламова, узнала роковую новость.
Великий князь поспешил в Зимний дворец в сопровождении своего адъютанта и друга детства Владимира Федоровича Адлерберга и нашел свою несчастную мать в таком отчаянии, что все его попытки успокоить и утешить её были напрасны. Она была убеждена, что её обманывают, и что её возлюбленный сын уже не существует.
Великий князь Николай не имел духа отойти от неё, пока они немного не успокоится, и провел вместе с Адлербергом ночь в соседней с её опочивальней комнате.
Он вполголоса молился за Россию, постоянно прислушиваясь; чтобы увериться, не спит ли его августейшая родительница.
Владимир Федорович Адлерберг сидел возле великого князя, а так как последний не имел секретов от этого честного подданного друга, то и давал волю своим мыслям, без порядка и последовательности пробегавшим в его уме.
По временам он предавался мрачному и безмолвному размышлению.
Разговор их, естественно, сосредоточивался на полученных из Таганрога известиях.
— Если Бог определит испытать нас величайшим из несчастий, кончиною государя, то по первому известию надо будет тотчас, не теряя ни минуты, присягнуть брату Константину.
Ночью императрица часто призывала к себе сына, ища утешений, которых он не в силах был ей дать.
— Какое несчастье, что Константина нет с нами, — говорила она ему, между прочим. — Следовало бы предупредить его! Не послать ли курьера в Варшаву?
Под утро, часов в семь, из Таганрога приехал фельдъегерь с известием о перемене к лучшему и с письмом императрицы Елизаветы Алексеевны.
Il y a um bien sensible,
— писала она, —
mais il est tres faible[3].
Николай Павлович пытался поселить в сердце своей матери надежду, оставаясь сам под бременем тяжелых предчувствий.
Назавтра он рассчитывал, впрочем, на лучшие известия и ему не трудно было убедить императрицу Марию Федоровну, что за жизнь императора уже нечего бояться.
День 26 ноября прошел между страхом и надеждою; с часу на час ждали нового курьера, но он не приехал.
Слухи о болезни императора распространились в городе и произвели всеобщую горесть. Народ толпами стремился в храмы молиться, но когда узнали, что в Зимнем дворце было совершено благодарственное молебствие, и что утром было получено из Таганрога от императрицы Елизаветы Алексеевны письмо, то из этого заключили, что император находится вне опасности.
Горесть сменилась веселием, и жители Петербурга обнимали друг друга на улицах, с восторгом повторяя:
— Бог милостив! Император выздоравливает!
На другой день, 27 ноября, в обычный час курьера тоже не было, но замедление это не было сочтено дурным предзнаменованием.
Все ожидали хороших известий.
Литургия с благодарственным молебствием должна была быть отслужена в Зимнем дворце для императорской фамилии.
Главные сановники империи были созваны в Александро-Невскую лавру, где также должно было совершиться благодарственное служение за поправление здоровья императора.
В Зимнем дворце служба началась в 11 часов утра. В церкви было только несколько человек из свиты императрицы-матери и великих князей.
Императрица-мать стояла на коленях около алтаря и горячо молилась. С ней рядом молился великий князь Николай.
Последний приказал старому камердинеру императрицы-матери Гримму в случае, если бы приехал новый фельдъегерь из Таганрога, подать ему знак в дверь.
Едва кончилась обедня, начался молебен, как знак был подан.
Великий князь тихо вышел из ризницы и в библиотеке, бывшей половине короля прусского, увидал графа Милорадовича, по лицу которого и угадал ужасную истину.
— C'est fini, Monseigneur, courage maintenant, donnez l'exemple[4]! — сказал граф и повел его под руку.
У перехода, бывшего за прежнею Кавалергардскою залою[5], великого князя оставили последние силы — он упал на стул, как бы изнемогал под поразившим его ударом, но вскоре снова возвратились к нему твердость и присутствие духа.