Позднее Аракчеев рассказывал Сперанскому об этом первом в своей жизни кризисе. «Это были напрасные хождения, – говорил он, – и нам пришлось запастись терпением, пока наше прошение рассмотрели. В ответ не было ни слова, и каждый день мы ходили с Ямской на Петербургскую сторону и дожидались у лестницы директора корпуса Петра Ивановича Мелиссино, чтобы поздороваться с ним и напомнить о своем прошении. Пока мы ждали, небольшой запас денег у моего отца таял и, наконец, иссяк: у нас не осталось ни копейки. Положение было безнадежным. Мой отец слышал, что митрополит Гавриил оказывает помощь бедным, и наша нужда побудила его обратиться за помощью. Мы отправились в монастырь. У входа толпились нищие. Мой отец попросил, чтобы его святейшеству доложили, что его хочет видеть дворянин. Нас ввели внутрь. Отец описал свое бедственное положение и попросил о помощи. Его святейшество послал нас к казначею, и нам дали рубль серебром. Выйдя на улицу, отец показал мне рубль и разразился слезами. Глядя на него, я тоже зарыдал. Мы втроем (включая нашего слугу) жили девять дней на один рубль. Потом рубль кончился! Мы снова пошли на Петербургскую сторону и снова заняли наше место у лестницы. Появился Мелиссино, и, прежде чем отец заговорил, я выступил вперед и сказал в отчаянии: «Ваша светлость, примите меня в кадеты. Если мы будем ждать дальше, то умрем от голода. Я буду благодарен вашей светлости всю жизнь и буду молиться за вас. Мой отец больше не выдержит и умрет от голода, и я вместе с ним!» Слезы текли по моему лицу. Мелиссино испытующе посмотрел на меня. Я всхлипывал, а отец беспомощно рыдал. Мелиссино спросил, как меня зовут и когда подали прошение. Потом он пошел в свой кабинет, попросив нас подождать. Через несколько минут он вышел и, протягивая мне записку, сказал: «Отнеси это в канцелярию. Ты принят в корпус». Я попытался поцеловать ему руку, но он уклонился, сел в экипаж и уехал. Перед тем как пойти в канцелярию, мы с отцом зашли в храм и, не имея денег на свечи, помолились, кладя земные поклоны; мы вышли из храма с радостью на сердце.
На следующий день я поступил в корпус. Есть поверье, что ни удача, ни несчастье никогда не приходят одни.
В тот же день отец встретил родственника, приехавшего из Москвы, кошелек которого был полон. Он дал отцу денег, чтобы тот мог вернуться домой. Бог смилостивился над нами! Этот первый урок бедности и беспомощности произвел на меня сильное впечатление» 6.
Таким образом, 19 июля 1783 г. Аракчеева зачислили в кадеты артиллерийского корпуса. В какой-то мере ему повезло, что он выбрал этот род войск, который в русской армии был на положении замарашки. В результате многолетнего пренебрежения артиллерия оказалась в запущенном состоянии, но вскоре, оказавшись перед французскими пушками, ей предстояло стать жизненно важной частью армии. Между тем кадет, не имевший денег и связей, мог сделать успешную карьеру в артиллерии лишь благодаря упорной работе и знаниям. Более влиятельные семьи предпочитали, как в других европейских странах, пристраивать своих сыновей в гвардейские или кавалерийские полки. Артиллеристы считались просто довеском к пехоте, и попадание пушек в цель, как заметил князь Орлов, всецело зависело от случая. Учения проводились плохо, переносить орудия было очень тяжело, а порох часто оказывался с посторонними примесями. Наиболее интересным делом для артиллерии было устройство фейерверков, благодаря которым на генерала Мелиссино в Санкт-Петербурге был большой спрос.
Однако во время царствования Екатерины Великой были отдельные люди, включая саму императрицу, которые осознавали растущее значение артиллерии. Один из них – граф Петр Шувалов, генерал-адъютант армии и в 1750-х годах влиятельная фигура. Не будучи специалистом в этой области, Шувалов, однако, был весьма обеспокоен тем, что артиллерия станет почти исключительной сферой деятельности военных консультантов-немцев; и с этой целью он объединил всеми игнорируемые артиллерийские и инженерные школы в Санкт-Петербурге, основав Шляхетский корпус для обучения дворянских детей технической стороне военного дела. Как раз перед приездом Аракчеевых в Санкт-Петербург Екатерина назначила директором корпуса генерала Мелиссино и в порыве энтузиазма приказала ему увеличить число учащихся с полутораста до тысячи. Кроме того, Екатерина предложила, чтобы в корпусе учились лишь те, кто уже знал язык и естественные науки. Мелиссино, понимавший, как будет трудно набрать в корпус детей знати, не соглашался и утверждал, что целью школы должно стать широкое образование детей из более бедных слоев дворянства. Ему удалось отстоять свою точку зрения, но тот факт, что этот спор происходил в первые шесть месяцев его пребывания в должности, стал причиной задержки решения по заявлению Алексея.
Успехи Аракчеева в школе были поразительны. Всего через семь месяцев он достиг высших отличий, заслужил все существующие медали и получил звание сержанта артиллерии. Работа всецело захватила его. У него не было ни друзей, ни денег, и он не пытался приобрести друзей ни в школе, ни за ее стенами.
Отличавшийся от сверстников высоким ростом, в первые месяцы пребывания в корпусе он не мог даже купить себе форму и вынужден был носить поношенную, выданную в корпусе; его длинные руки неуклюже торчали из рукавов. Но хотя он выглядел неловким и даже смешным, это не вызывало веселья у его соучеников. Уже тогда одноклассники начали его побаиваться.
Мелиссино не понадобилось много времени, чтобы заметить способности новенького и решить, что им можно найти удачное применение в корпусе. Мелиссино – умный и честолюбивый человек – много сделал, чтобы привить интерес к занятиям артиллерией. Он, вероятно, сделал бы более удачную карьеру, если бы не некоторые недостатки его характера. У него была репутация человека тщеславного, слабого и расточительного. В петербургском обществе Мелиссино был заметной фигурой: он говорил на нескольких языках, хорошо фехтовал и танцевал и был известен как заядлый театрал. Но его трудно было принимать всерьез, и в свете его называли le grand seigneur manque (большое недоразумение). Однако возглавляемая им школа приобрела известность, и очень скоро число кадет увеличилось вдвое.
Заметные изменения, которые он внес в учебный процесс в помощью самых способных своих учеников, принесли свои плоды; и большая реформа артиллерии, которая произошла позднее, была в основном делом рук его выпускников.
С того дня, когда Мелиссино открыл перед ним двери училища, Аракчеев относился к генералу как к своему благодетелю и зачислил его в ту немногочисленную категорию людей, к которым на протяжении всей своей жизни относился с неизменным дружелюбием. Сначала директор не проявлял к нему особой благосклонности, но однажды, когда Алексей гулял в директорском саду (что было привилегией, полагавшейся кадетам в звании унтер-офицеров), Мелиссино подошел к нему и с улыбкой воскликнул: «Как скоро!» Менее чем через год Алексей уже помогал отстающим ученикам, по поручению учителей, и результаты были блестящими. Мелиссино так высоко его оценивал, что прислал ему записку, в которой писал: «С этого дня вы можете посещать классы или заниматься у себя в комнате. Вы составите собственный план работы и будете отчитываться за его выполнение лишь перед своей совестью». Но успех, возможно связанный с его одиночеством, породил в Алексее весьма непривлекательные качества. Грубость, присущая ему, теперь вышла наружу, и один из его соучеников писал о его «нестерпимом зверстве… которое он уже выказывал над кадетами».
Через четыре года после поступления в школу Аракчеев дослужился до чина подпоручика. Следуя совету Мелиссино, он решил остаться преподавателем в школе, и теперь Мелиссино считал его хорошим специалистом по артиллерийской подготовке. Аракчеев составил «Краткие артиллерийские записки в вопросах и ответах» на тему учений и маневров, и они были опубликованы под именем директора.
В июле 1788 года, когда почти вся русская армия была занята в войне с турками на юге, шведский король Густав III внезапно объявил России войну. Санкт-Петербург, оставшийся временно без обороны, казалось, был отдан на милость шведского флота и армии. Мелиссино поручили в течение шести недель подготовить три артиллерийских батальона, состоявшие из рекрутов, и он обратился за помощью к своим инструкторам и ученикам. Граф де Сегюр, французский посланник при дворе, вспоминал «огромных и нелепых рекрутов, которых наставляли на маршировке и учениях дети, вызванные из военной школы, которые влезали на стулья и скамьи, чтобы выпрямлять головы, шеи и груди этих гигантских животных».