Слова Павла оказались более верными, чем сам он ожидал. Аракчеев жадно постигал все, что касалось прусского образа жизни, и время, проведенное им в Гатчине, впоследствии сильно повлияло на его характер. Оно сформировало в нем аскетизм и жестокость, которые впоследствии оттолкнули от него товарищей и вызвали недоверие у тех, кто не мог понять его, и ненависть коллег и подчиненных, ставших жертвами его суровости. Он не пытался найти подход к другим людям и, хотя знал о своей непопулярности, не пытался объяснить своего поведения никому, кроме нескольких близких товарищей. «Я знаю, что многие не любят меня за мою требовательность, – сказал он однажды. – Но что я могу поделать? Таким меня создал Бог». Аракчеев имел очень немного друзей и сторонников, поэтому его положение зависело от доверия и благосклонности императоров, которым он служил. У него не вырвалось ни слова критики ни по поводу все увеличивающихся странностей Павла, ни впоследствии по поводу его сумбурной политики. В Гатчине он добровольно взял на себя роль преданного исполнителя и первый восхитился, что Павел уделял столько внимания всем мелочам, связанным со строевой подготовкой, учениями и военным делом. Павел продолжал демонстрировать свое доверие Аракчееву и иногда свою привязанность к нему. Среди множества сухих указаний и выговоров, полученных от Павла, которые Аракчеев благоговейно хранил и впоследствии напечатал для себя и нескольких друзей, есть трогательное письмо, собственноручно написанное великим князем по поводу смерти отца Аракчеева в августе 1796 г., в котором говорится: «Я только что узнал о полученном вами печальном известии. Вы знаете о моей привязанности к вам, и у вас не возникнет сомнения в моем сочувствии вам, тем более что я знал покойного, который был человеком старой школы. Пусть Господь даст вам утешение» 17.
Аракчеев немного общался со многочисленными приезжими, которые шли и ехали в Гатчину, но с двумя весьма примечательными гостями он встречался все чаще во время двух последних лет царствования Екатерины. Весной 1795 г. старшие сыновья Павла Александр и Константин стали приезжать из Санкт-Петербурга в Гатчину и находившееся неподалеку поместье Павловск по четыре или пять раз в неделю, чтобы поучаствовать в учениях, которые устраивал Павел. Это возобновление дружеских отношений между великим князем и его сыновьями произошло по инициативе шведского наставника Александра Лагарпа, который не слишком симпатизировал взглядам и образу жизни Павла, но давно хотел, чтобы отец и сыновья сблизились. Холодности в отношениях способствовала Екатерина. Она фактически похитила Александра и Константина, чтобы избавить их от влияния отца и самой контролировать их воспитание.
Екатерина окружила Александра заботой и любовью, которой никогда не баловала собственного сына. Она уделяла много внимания его образованию, обращаясь за советами к французским философам Гримму и Дидро, с которыми состояла в переписке. Мальчику внушались либеральные принципы французского Просвещения; под руководством Лагарпа Александр получил представление о европейском образе мыслей и более широкое образование, чем любой русский наследник престола до него. В то же время, часто посещая два враждовавших между собой двора, Александр с самого раннего возраста приобрел привычку скрывать свои мысли и пользоваться искусством дипломатии. Проблема заключалась не только в том, чтобы читать французскую конституцию с Екатериной, а потом молчать в знак согласия, когда его отец заканчивал свой рассказ о Французской революции словами: «Видите, дети мои, с людьми приходится обращаться как с собаками!» Ему приходилось терпеливо выслушивать взаимные обвинения двух людей, которых он уважал. Александру постоянно приходилось выбирать. Он сочувствовал некоторым критическим замечаниям Павла по поводу политики Екатерины, например непродуманного раздела Польши, и ему в глубине души не нравились многие люди при дворе императрицы, о которых он однажды сказал, что не хотел бы, чтобы они окружали его даже в качестве лакеев. Но он знал и о недостатках Павла, и страх перед отцом несколько сдерживал сыновнюю любовь; однако между ними не было полного отчуждения. Привязанность молодого князя к Павлу стала очевидна именно в эти два последних года правления Екатерины.
Когда замечательное обаяние и ум Александра стали для императрицы и двора очевидными, а Павел стал казаться даже более странным, чем пыталась это представить Екатерина во время своего правления, все поняли, что Александр – более подходящий претендент на трон.
Однажды в 1793 г. императрица послала за Лагар-пом и во время продолжительной беседы намекнула на это. Наставник был шокирован. По закону, установленному Петром Великим, монарх имел право назвать своего преемника, но Лагарп был убежден, что любая процедура, нарушающая принцип прямого наследования, могла повлечь за собой ослабление императорской власти. Он попытался, осторожно подбирая слова, убедить Екатерину, что она ошибается; когда в течение последующих месяцев императрица поняла, что Лагарп не изменит своего мнения, она решила уволить его, из страха, что он настроит Александра враждебно по отношению к ее плану. Короче, Екатерина к тому времени разочаровалась в Лагарпе. Когда императрица вступила на престол, она собиралась создать российскую конституцию и отменить крепостное право. Но во время царствования ее либерализм угас, а Французская революция похоронила его окончательно. В последние годы своего правления Екатерина была единовластной самодержицей, свободной от всяческих иллюзий, и, уволив Лагарпа, она прервала образование Александра в самый ответственный момент.
Лагарп, однако, в последний раз попытался спасти Александра и Россию от того, что казалось ему возможной катастрофой. В апреле 1795 г., накануне своего отъезда, он поборол свою неприязнь к Павлу, который не разговаривал с ним больше трех лет, и отправился в Гатчину, добился встречи с великим князем и намекнул на опасность сложившейся ситуации и настоятельно посоветовал Павлу почаще встречаться с сыновьями. Встреча прошла хорошо. Павел, удивленный, что ненавистный якобинец говорит так дельно, с благодарностью принял совет и в знак признательности пригласил наставника вечером на бал, который должен был состояться в Гатчине. По этому случаю великий князь даже пожаловал ему пару белых перчаток, которые Лагарп хранил всю жизнь.
Результаты этой встречи вскоре дали о себе знать. Оба князя стали чаще посещать Гатчину. Главным образом, они приезжали, чтобы участвовать в учениях, хотя Александр, несмотря на свой цветущий вид, не был военным ни внешне, ни в душе. Оглохший на левое ухо из-за того, что стоял слишком близко к орудиям, близорукий и хромавший после падения с лошади, он, кроме того, еще и заикался; эти физические недостатки в присутствии отца становились более заметными из-за нервозности и неуверенности. И он, и Константин испытывали неподдельный страх перед Павлом. «Когда он сердился, они бледнели и дрожали как осиновые листки» 18, – писал генерал Саблуков. Александр начал сближаться с Аракчеевым, полагаясь на его помощь во время учений и пользуясь его защитой во время вспышек отцовского гнева. Так зародилась их дружба, которая очень помогла Александру во время царствования его отца.
Закончился 1795 год, а в первые месяцы 1796-го почти никогда не исчезавшая напряженность в Гатчине заметно возросла. В начале года Екатерина еще не сообщила внуку о своих планах насчет него, но в Санкт-Петербурге только и разговоров было что о наследовании престола, и ситуация явно перевешивала в сторону Александра. В мае он писал своему другу Алексею Кочубею: «Дела наши невероятно запутаны. При подобных обстоятельствах может ли один человек управлять государством, а тем более бороться со злоупотреблениями в нем? Это не под силу не только человеку, наделенному, подобно мне, средними способностями, но даже и гению, а я придерживаюсь правила, что лучше не делать, чем делать плохо. Мой план – поселиться вместе с женой на берегах Рейна, где я буду мирно жить как частное лицо и находить счастье в обществе друзей и наслаждаясь природой».
В июне и июле Александр исправно посещал учения, проводимые Павлом, приезжая в Павловск каждое утро в шесть часов и оставаясь до часа дня. «Можно сказать, что этим летом я прошел военную службу», – писал он Лагарпу. Затем, 16 сентября, состоялся разговор Екатерины с Александром, и, как предполагают, она, наконец, сказала ему о своих планах. Александр никогда не рассказывал о подробностях этого разговора. В ответ на предложение Екатерины он написал ей письмо в характерном для него дипломатическом стиле, где выражал свою признательность за ее заботу и веру в него («даже своей кровью я не смогу воздать вам за все, что вы сделали и намерены сделать для меня»), но не брал на себя ответственность за какой-либо конкретный план. По Санкт-Петербургу гуляли слухи. Люди, по-видимому, считали, что императрица собирается издать манифест, в котором с Нового года Александр будет провозглашен наследником, а Павла арестуют и упрячут в тюрьму. Александр оказался в затруднительном положении. Возможно, чтобы снискать благосклонность Гатчины, в деловой записке к Аракчееву, датированной 23 сентября, он называет своего отца «его императорское величество», как часто делал и Аракчеев.