тебя, хер Питер, насчет твоих асмодеев, а ты не верил! Собакою меня ишо
называл!.. Точно говорю, мин херц, Ганнибал казну обчистил! А деньги с
Занзибалом в Ипонию сплавил! Тю-тю, мин херц, таперича наши денежки!
-- Но-но, собака! -- Крикнул царь, -- Наши денежки! Тут твово ничего нету!
Тут все мое!
-- Какая разница! Я ж не об ентом, мин херц. Я ж об отечестве пекусь. Вели,
сей момент Ганнибала схватить, пока и ентот в Ипонию, к свиньям не утек!
Слышь, Ушаков, -- обернулся он, -- беги со товарищи вязать Ганнибала живее!
-- К--у--уда! -- царь покраснел. -- Закрой, Алексашка рот, -- воняет! Ты что,
жопа, раскомандовался?! Иль мнишь чего о себе?! Ну-ка иди сюда -- я тебя
палкой стукну!
Меншиков спрятался за спины:
-- За что, мин херц обижаешься? -- крикнул оттуда он, -- Я ж как лучше хотел.
Для тебя ж стараюсь!
-- Эй, Ушаков! -- Сказал Петр. -- Позови сюда Ганнибала. Токмо не говори за
какой надобностию.
Скоро пришел Ганнибал.
-- Звали, государь?
Петр оглядел его с ног до головы.
-- Ну-ка расскажи всем, Ганнибалка, ишо раз, кого ты сегодня ночью во
дворце видел?
-- Дык я и говорю, видел сегодня ночью земляка-ефиопа с шерстяным носком в
руке.
-- Ты поподробнее расскажи -- какой он был?
-- Знамо какой, -- брюнет, навроде нас с Занзибалом. Носок в руке держал
шерстяной.
-- Такой? -- Ромодановский вытащил из кармана носок и показал Ганнибалу.
-- Он. -- подтвердил Ганнибал. -- Так вы что, Федор Юрьевич, тоже негра
зрили?
-- Угу...-- тот запихал носок обратно в карман.
-- Что, князь-кесарь, -- погляди внимательно -- не похож ли Ганнибал на
твоего давешнего черта?
-- Да нет, государь, я того хорошо запомнил. На всю жизнь. -- Он потер
шишку, -- у того рога на голове были. И морда раза в полтора толще. И
ростом с Меншикова.
-- Чего ты все на меня киваешь?! -- Крикнул из-за спин Меншиков.-- Чуть что -
Меншиков. Ты лучше скажи, может ентот черт на Занзибала похожий был?
-- А че тут говорить? Ганнибал с Занзибалом на одно лицо. А черт совсем
другой.
-- Что случилось-то? -- Спросил Ганнибал.
-- Нынче ночью, -- ответил царь, -- какой-то черт снял с Ромодановского носок
с ключом и казну государственную обчистил.
-- Ну и дела! -- Присвистнул Ганибал. -- Выходит, это я ночью на лихоимца
наткнулся? Знал бы я наперед -- что енто вор, ему б от меня не уйтить!
-- Брешет он, мин херц! -- Заорал Меншиков. -- Энто они, ефиопы, казну
обчистили! Сердцем чую! Хватай его, мин херц! Говорил я про заговор
ефиопов! Мыслю я, что ихний сообщник во дворце обретается! Вели, мин херц,
облаву учинить, а Ганнибала в колодки и пытать нещадно!
-- Ах ты гадина! -- Охнул Ганнибал. -- Это я-то вор?! Это я-то у мово
государя казну спер? -- Он набросился на Меншикова, и, повалив на пол, стал
тузить кулаками. -- Получай, гундосый! Давно ты уже напрашиваешься!
Ушаков со товарищи с трудом растащили их по углам.
-- Ну что, Алексашка, допрыгался? -- сказал царь. -- Не будешь впредь людей
оговаривать, не разобравшись.
По этому делу было учинено следствие, которое, правду сказать, так ничем и
не закончилось. Никакого ефиопа во дворце, обаружено не было. Да и носок
князя-кесаря бесследно пропал. В дверь государственной казны врезали новый
замок.
ЭПИЛОГ
Прошло еще два года.
Однажды секретной почтой в Петербург пришло шифрованное письмо из Америки
от Занзибала. Письмо это, однако, по русской безалаберности было
доставлено не по адресу. Оно долго гуляло по рукам и попало наконец к
князю Меншикову. Меншиков расшифровал его. В письме говорилось вот что:
"Здравствуй, государь Петр Алексеевич.
Пишет тебе из далекой Америки твой верный слуга Занзибал Петрович Пушкин.
С Божией помощью добрался я до Америки. Доехали благополучно, ежели не
считать, что в Ледовитом океане пятеро матросов заболели северным сиянием
и покидались в беспамятстве за борт. В остальном же обошлось без
приключениев. Зело согревала меня в дороге енотова шуба с твово плеча. На
полпути вышли запасы солонины, по сему занялись временно промыслом морских
котиков и питались остатний путь морской кошатиной, нешто морские бродяги.
А когда огибали берег Ипонский, то пальнули по нам ипонцы с пушки и
разнесли ядром грот-мачту, которая на палубу опрокинувшись, придавила
собою мичмана Ерохина Федора, Данилова сына, кой застрадал через енто
расстройством в желудке и семь ден пил горькую для восстановления
хфункции. Опасались, что сей Ерохин от удара об грот-мачту будет
конуженным, аки покойный инвалид Зверюгин, и маршировать по палубе зачнет
беспрестанно. Но обошлось, слава Богу. А ипонцам энтим мы в ответ с
мортиры навесили так, что снаряд улетел вглубь Ипонии и, наверняка,
наделал там нарушениев премного, во славу русского оружия. Чего в точности
порушено было не ведаем, поелику пушка зело изрядная и палит далече, с
корабля не видать. Посему выходит, что с честию из баталии мы вышли, и
потерь у нас токмо грот-мачта единая, а у ипонских басурман -- не в пример
нам хуже, и неизвестно чего и сколько.
А ишо во время путешествия матрос Бричкин рассказывал премного историй
всяких. Быдто плавая по средиземным морям, встречал он зверья всякого,
навроде морского монаха и морского салдорефа. А ишо всякой другой дичи
поменьше. Дак я ентому Бричкину не поверил, а принял его брехню за
невежественные фантазмы, и послал его драить палубу для вразумления. А сам
тую же ночью с помощником капитана Хариным уселся ужинать в трюме, как был
в ту пору праздник святого Петра. Отужинав преотлично, полезли мы с
Хариным на палубу, дабы нужду за .борт справить, и, вылезя наконец наверх,
заметили в воде морского черта. Глаза у того черта светились, аки факелы,
а хвост имел рыбий, навроде русалки, а в руке рогатину прижимал. Мы с
Хариным так на палубу и повалились от бесчувствия, а как маленько