Дед еще пуще смеется и отмахивается от нее, не думая даже удерживать сорванца, размахивающего обеими руками — приветствующего Тролля и радостно улыбающегося ему. Тролль может поклясться любимым мостом, что завтра — или уже сегодня — на этих перилах повиснет целая орава дворовых мальчишек и станет звать его.
Может, есть надежда, может, его и не забудут, пока есть на свете те, кто умеет слышать и видеть настоящий Петербург.
========== 7. Крик воронья ==========
Вера всегда помнила, что у бабушки был ворон. Большой, откормленный (бабуля всегда отдавала ему лучшие кусочки из своей тарелки — он запросто проглатывал все подряд и еще добавки просил), чрезвычайно наглый и умный. Ворон не обижал Веру, в то время маленькую и не слишком-то умную девчонку, которая так и норовила полезть к крупной птице ручонками с растопыренными пальцами. Теперь-то она понимала, что запросто могла этих пальцев лишиться, а то и глаза, но ворон ее не трогал, а только мученически вздыхал и воздевал острый клюв к потолку. Или впечатлительной Вере так казалось.
Когда бабушки не стало, она помнит смутно. Детская память изъедена страхом: в то время Вере казалось, что она осталась совсем одна, точно бабушка была ее самым близким человеком, а ведь она навещала ее только на каникулах. Многие ее истории и до сих пор кажутся странными, невообразимыми, старыми сказками, которые так любят травить дамы на пенсии. Вера как сейчас помнит ее квартиру, полную антикварной мебели, приглушенный свет лампы с абажуром, старческий скрипучий голос. И черного ворона с лоснящимися блестящими перьями. Он завораживал и приковывал столько же, сколько зыбкие истории бабушки.
Ее не стало, а ворона не нашли. Казалось даже, никто не помнит, что он вообще был. Родителей больше волновала квартира, наследство, а Вера молчала. Но пропажа ворона засела у нее в памяти, она некоторое время гадала, куда птица делась. Бабушка выпустила его напоследок?
С тех пор мелькает слишком много лет: счастливых и не очень, можно будет рассудить потом. Вере всего-то восемнадцать, ей не время еще об этом думать, ей нужно веселиться. Возвращаясь домой после гуляний с подружками, Вера шагает удивительно твердо для той, кто уговорил столько шампанского. Вечер удивительно теплый, распогодившийся. Ей почему-то хочется петь. Что-нибудь громкое, разудалое, русское народное.
Вороний крик оглушает. Вера останавливается, задирает голову. Над ней кругами носится заполошная птица, сливающаяся с темнеющим небом, пока не снижается постепенно, не падает прямо на руку живым весом. Зачем она руку ему протянула, Вера не знает. Крупный ворон, будто бы сотканный из темноты, вертит головой, косит на нее черным глазом, моргает часто.
— Вер-ра? — скрипуче спрашивает он, и голос будто бы раздается у нее в голове. — Вымахала… Чего глядишь? Воронов не видала?
— Говорящий, — цедит Вера пораженно и срывается на лихорадочное бормотание: — С ума сойти. Мне кажется. Да-да, мне кажется, девочки не зря говорили, что мне хватит вина, а я-то думала, я трезвая совсем, иду хорошо, мир такой красивый, светлый…
— Кр-реститься надо! — хрипато грохочет ворон, смеется будто — страшный звук, будто ветки трещат сломанные. А потом вспархивает ей на плечо, оживленно подпрыгивает, ластится к щеке и щелкает клювом у самого уха. Пугает. — Вот досталась… чучело. Неумеха. Бабка бы со стыда умерла!
— Бабушка, — тянет Вера, и в голове у нее начинает складываться. — Так ведь ты ее… фамильяр? — Она шагает, потому что не может не идти, бредет к подъезду. — Пока Исход не случился, я и не думала, что она может быть ведьмой, а теперь…
— Чего с мелкотней говорить, — презрительно хрипит ворон. — Чего б ты понимала. Ведьма!
И снова скрипит старой дверью. Вера не пытается его стряхнуть с плеча: заранее знает, что не получится.
— Как тебя звать, умная птица?
Она снова несмело тянет руку, и в этот раз ворон клюется. Осторожно — не больно. Чтобы выпустить только единственную капельку крови, и на Веру накатывает удивительная ясность, она слышит шорох изнанки за плечами, приветственно распахивающей двери новой ведьме.
— Невермор, — каркает ворон.
========== 8. Солнечный зайчик и лунный блик ==========
Магией много кто владеет, но мало кто отваживается ей торговать. Одни не хотят делиться свалившимся на них чародейством — они выиграли у вселенной, родились с искоркой дара, определенной им кем-то свыше, коль Он был там когда-то; эта искорка, самая крохотная, позволяет им свысока глядеть на тех, у кого таланта нет вовсе. Другие видят в продаже дара нечто неприличное, пошлое. Хотя маги никогда не против подзаработать, наводя защитные заклинания, помогая искать пропавших или еще что; многие боевые идут в Инквизицию. Но передавать силу в руки другим…
В лавочке в одном из спальных районов Петербурга (гиблое место на окраине Выборгского района) магией торгуют. Не из-под полы, конечно, у них даже есть разрешение от инквизиторов, красивый документ в рамочке. Раньше они были простой лавочкой с пряностями, здесь пахло восточным базаром терпко, крепко, жарко — этот запах сам собой окунал в разгар суетного дня. Он отвлекал от звонкого запаха чистой магии, заключенной в склянки. Спрятанной до поры.
После Исхода можно не таиться. Посетителей не становится больше: даже чуточку меньше, потому что одна старушка, годами покупавшая для выпечки сладкие пряности, корицу, ваниль, перестает приходить. Ей магия уже не важна.
За прилавком стоит Елена Юрьевна — потомственная ведьма. Ее семья отдает чудную магию на развес очень давно, дольше, чем можно представить. Даже если считать коленами, выходит очень внушительная цифра.
— Лунный блик? — спрашивает одна худощавая девчонка с косой. Они с подружкой пришли поглазеть — многие приходят, совершают паломничество, рассматривают прозрачные банки с номерками и таящимися на дне искрами. — Настоящий? Как же вы его поймали?
Серебро течет в банке, шелково льется по стенкам.
— Да разве это магия, — шепчет вторая, дергая за рукав. — Я видела, Валера колдовал. Гром и молнии! Прямо с пальцев сыплются. А это…
Первая девочка смущенно смотрит на строгую Елену Юрьевну, и лицо ее приобретает настороженно-виноватое выражение. Смущенное, стыдливое. Стыдиться за других, у кого нет ни чувства такта, ни совести, — редкое качество, которое Елена Юрьевна уважает. Потому она кивает, украдкой подмигивает, хотя это вовсе не вяжется с ее образом — такая учительница с пучком на затылке и поблескивающими очками.
Одна девчонка выбегает из лавки разочарованная, обещая подругу подождать, на ходу уже достает мобильник и заливается смехом, чирикает кому-то голосовое сообщение, отстукивает по экрану пальчиками с взрослым маникюром. Другая, зачарованная, неотрывно глядит на полки, занимающие все стены, бредет мимо них. Рассматривает разноцветное сияние в банках, вьющееся, живое. Она выбирает самую маленькую пробирку с солнечными зайчиками — такими же мелкими, беспокойно носящимися друг за другом.
— Марина пришла за приворотным зельем, чтобы этого Лерку приворожить, — по секрету сообщает девочка, трогая пальцем стекло и наблюдая, как к нему никнут ласковые янтарные лучики. — Не обижайтесь, пожалуйста.
— Многие приходят, но у нас другое колдовство, — соглашается Елена Юрьевна. — А то… я знаю места, в которых могут приворот навести. Но ничего хорошего из таких дел не выходит.
— А ваша магия — она какая? — испуганно спрашивает девочка.
— Это чувства людей. Воспоминания. Когда захочешь оказаться на летнем пляже, поднять голову к небу и почувствовать на своем лице лучи солнца — открой эту пробирку и развей искры над головой. Всем иногда необходим проблеск света в самый темный час. Это концентрированное счастье. Память.
Благоговейно девочка рассматривает полки. Те, где лесные таинственные искры, где магия большой воды — соленая, ветреная.