Толкнув Лораса на перину, Оберин быстро накрыл его своим телом, заговорив прямо в губы:
— Я принц и никогда не встаю на колени. Не набрасываюсь на еду, как бы ни был голоден. Не отдаюсь, как портовая шлюха, спешно раздвинувшая ноги перед первым встречным, готовым заплатить. Зато преподношу себя так, чтобы меня страстно желали, мечтая заполучить в свою постель. Я делаю то, что хочу и наслаждаюсь этим. Сперва медленно, подогревая аппетит, затем все быстрее и быстрее…
Тело юноши выгнулось дугой, и готово было взорваться, когда жаркий рот Оберина накрыл его губы, а спустя время член, исступленно лаская. То, как ранее поступал Лорас, и что делали с ним, на фоне всего этого, напоминало быструю возню на конюшне или в темных альковах замка.
Мартелл мастерски оттягивал финал, заставляя Лораса хныкать и молить о пощаде. Он знал, когда остановится и в какой момент продолжить эту сладкую пытку, испытывая внутренне удовольствия от душевных метаний юноши. Мальчик должен запомнить урок, усвоив все его тонкости.
Испытывая шальной восторг от долгожданной разрядки, Рыцарь Цветов с щенячьей благодарностью и затуманенным похотью взглядом потянулся к вожделенному члену мужчины, накрывая его губами.
— Да не части ты так, словно жеребчик мамку сосешь, — недовольно рычал Оберин, хватая юношу за волосы и чуть отстраняя. — Медленно, плавно, глубже, — заставляя задыхаться. — Проклятье, зубы! Да тебя еще учить и учить!
Почти каждую ночь, пока семейство Тиреллов гостило в Солнечном Копье, Мартелл навещал покои Лораса, давая ему жизненные наставления и охотно посвящая во все нюансы любовных игр и эротических удовольствий. Лорасу нравилось, что его учитель оставался с ним почти до утра, а не сбегал, как горе-любовник, насладившись его молодым телом.
— Ты не пробовал спать с женщиной? — мягко спросил Оберин в последнюю ночь перед отъездом Лораса на родину.
— Нет. Хотя возможностей было предостаточно.
— Разве знатному роду Тиреллов не нужны наследники?
— Я самый младший из сыновей* так что…
— Моя Эллария могла бы скрасить наше общество. Быть с женщиной — не меньшее наслаждение, чем быть с мужчиной. Еще большее удовольствие — делить эту страсть на троих.
— Не знаю… Вряд ли… Будь на то моя воля я бы не стал делиться тобой с кем-либо, — честно ответил юноша, твердо посмотрев мужчине в глаза. — Хочу, чтобы эта ночь была только моей.
— Понимаю, — выдохнул Оберин, награждая молодого любовника прощальным поцелуем.
— Жаль, что я не могу остаться, — обронил Лорас, когда Мартелл засобирался к себе. — Здесь абсолютно другие нравы, а в Вестеросе меня будут считать мужеложцем и грешником.
— Будь таким, каков ты есть, сир Лорас, и не верь в покаяние. Оно не для таких, как мы, да и я в нем не нуждаюсь.
Когда Тиреллам пришло время уезжать, Оберин лично проводил всадников до городских ворот. На него, с легким флёром сожаления, смотрел уже совсем другой юноша: более опытный, мудрый, искушенный, возмужавший.
— Умело используй то, чему я тебя обучил, — напутственно пожелал Оберин, кладя ладонь на серебряный наплечник, — помни, малыш, в любви и на войне…
***
Пять лет спустя.
Находясь среди почетных гостей королевской свадьбы, Оберин Мартелл искренне наслаждался изысканным вином, разнообразными яствами и обществом неизменной любовницы, кормившей его с рук самыми лакомыми кусочками.
Сама свадьба и окружавшие его вельможи мало интересовали принца из Дорна. Разве только молодой и статный наследник Хайгардена, без стеснения перехвативший его пристальный взгляд.
Лорас Тирелл улыбнулся и ответил легким поклоном на почти мимолетное приветствие Оберина, продолжая с ним зрительный контакт. Словно никого рядом нет, Мартелл игриво стал вовлекать сира Лораса во флирт, а тот, с навыком искусной куртизанки, смело на него отвечал.
В их обоюдных взглядах и жестах сквозило неприкрытое желание. Предвкушение возможной скорой встречи. Обещание жаркого, греховного, но такого томительно-сладкого удовольствия. Оберин мягко насаживался ртом на пальцы Элларии, но его хищный взгляд был по-прежнему прикован к губам и языку Лораса, игравшими сочной виноградиной, соблазнительно дразня.
Принц был доволен происходящим. За его дьявольской улыбкой скрывался целый букет эмоций, в том числе гордость за своего ученика, отлично усвоившего один из его многочисленных уроков и с завидным мастерством применявшего накопленный опыт на нем самом. Седьмое пекло, он, кажется, соскучился по этому распустившемуся бутону.
__________
* По серии книг Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени» Лорас являлся третьим сыном лорда Мейса.
========== Je t’aime (Bourboncest,Versailles) ==========
— Нам так редко выпадает возможность побыть наедине, — тихо молвит Людовик, любуясь окрестностями Версаля с небольшой лесной поляны.
— Твой дворец, он прекрасен! — с восхищением произносит Филипп, стоя поодаль от старшего брата.
— Он так же и твой по праву, брат, — выдыхает Людовик, не оглядываясь. Потому что боится оглянуться и перейти эту запретную черту. Потому что жаждет ее пересечь и опасается последствий.
Будь он обыкновенным человеком, знатным вельможей или простолюдином, он бы и вполовину так не боялся. Но он — монарх, король Франции, родной брат, в жилах которого течет та же кровь, что и в жилах Филиппа.
— Я боюсь, брат мой, — слова откровения проскальзывают вместе с выдохом, за что Людовик мысленно себя корит, больно прикусив губу.
— Чего, Луи? — обеспокоенный голос звучит совсем близко, опаляя скулу теплом дыхания. — Тебе нечего опасаться, ты же король.
— Ты ошибаешься, chérie, — с намеком на улыбку возражает Людовик, тогда как в глазах плещется вселенская печаль и безысходность. — Я страшусь своих действий, слов, а мыслей тем паче. Боюсь трагических событий, над которыми я не властен, лишь потому, что так угодно Богу.
Людовик и сам с твердостью не может сказать, когда возник этот страх. Тот, словно медленно действующий яд с каждым вдохом просачивался в тело, отравляя сознание, каждый нерв и мускул, неумолимо подбираясь к сердцу.
И речь здесь вовсе не шла о собственной жизни, не оставившей после себя следа или потомства и даже не о бесславной смерти. Луи де Бурбон боялся утратить нечто большее — любовь и расположение Филиппа. Потерять его самого.
И когда это братская любовь уступила место греховному влечению? В какой миг их жизни маленький кудрявый ангел с пронзительной бирюзой глаз вырос и стал для Людовика неизлечимой болезнью и панацеей, болью и облегчением, божьим благословением и проклятьем?
Почему все время хочется его видеть, чтобы мимолетно коснуться завитого локона волос, напудренной щеки, вдохнуть изысканный букет парфюма и мускуса, словно нежнейший аромат экзотического цветка в зимнем саду? Милый малыш Филипп, как дурман, сладко пахнущий пылом и страстью.
Людовику дико хочется держать его при себе двадцать четыре часа в сутки и в то же время отослать на край света вместе со своим вырванным из груди, гулко бьющимся и кровоточащим сердцем. Так меньше соблазна. Так безопаснее для них обоих.
Но сейчас Филипп здесь и стоит так близко, что Луи ощущает жар его тела сквозь ткань камзола. Руки, сжатые в кулаки, почти касаются его ладоней, а сам месье натянут, как струна. Стоит де Бурбону обернуться, и он вновь окажется во власти этих пронзительных глаз, прерывистого дыхания, близости манящих губ.