Сестры Кац – не то две в одном лице, не то одна в двух лицах. Юсупов, ради пущего эффекта носивший пенсне, чтобы потом можно было сказать: «И даже не однофамилец». Породистый Сазонов, который и правда состоял в родстве с министром царя. Бывший на голову выше остальных, он играл Царя Даная, чья Старшая Дочь сидела между «папашей» и «Царем Египтом» Петей Розенцвейгом – у этого с некоторых пор голова полна какими-то бреднями: он всерьез собрался в Палестину. Мама, Ида Григорьевна, плакала: «Он же там погибнет». О Петино колено безответно терлось колено Урываева. Борт о борт с Александром Ильичом (список кораблей уже перевалил за середину) сидел человек, запомнившийся Бергу, надо полагать, неслучайно. Звали его Несс, и работал он в перевозчичьей фирме, перевозившей на склад остатки типографского оборудования газеты «Руль». Казалось бы достаточно – нет, фирма называлась «“Эвена”. Грузовые перевозки». Кто-то играет с нами в шарады. И снова Дембо, на этот раз сам светило кардиологии, с женой и свояченицей, с Александрой Семеновной и с Марией Семеновной, которой якобы было что скрывать от сестры – ах, злые языки страшнее пистолета… Во всяком случае они жили всем квартетом, включая младшего брата, в просторной вилле с окнами на Ванзее и тем не менее предпочитали тесниться за ашеровским столом – этакими небожителями в хижине бедняка. В непосредственном соседстве с ними Николай Иванович Берг. Затем хозяин дома. Дальше одна за другой еще две супружеские пары, коллеги Давыда Федоровича. «Мои калеки». Артист хора (однофамилец знаменитого народовольца, отца Фаиночки Львовны), который все не мог забыть, как пятнадцать лет назад дебютировал в Полтаве в роли Мазепы. Если б все сложилось иначе, пел бы он сегодня в хоре? Привычная к таким разговорам жена сидела с невозмутимым видом. Второй – артист оркестра, «альтист олькестля». («Ну и что, Фриц Крейслер тоже играл на альте». – «Интересно, кто же тогда был первой скрипкой?» – «Изаи. Вторая скрипка – Тибо. Крейслер – альт. Казальс – виолочель». Дорого б мы дали за запись. Небось не строило и сопли на заборе висели, а все равно подороже всех золотых патефонов.) «Альтист оркестра» не любил, когда другие рассказывают анекдоты про альтистов, и потому рассказывал их сам: «Поймал альтист золотую рыбку: “Хочу по водам ходить”. Пошел он по воде аки посуху, а с берега и говорят: “Вон альтист, даже плавать не умеет”». – «Саш, а расскажи, как Иисус скорбящих исцелял», – говорила ему жена. «Ну, привели к Иисусу хворых и больных…» Наконец Макаров. Так, обведя глазами весь стол, мы вернулись к Маргарите Сауловне.
Каждый что-то говорил – друг другу и в общий котел. Трояновский-Величко говорил Макарову:
– В хорошем смысле слова, вы попали в струю, – он имел в виду атлетическую серию. Хотя струя была доброкачественная, Давыд Федорович не преминул заметить, что атлеты и атлетки не основное в творчестве Георгия Леонидовича, его самая сильная сторона – тонкий психологизм портретов.
– И положений, – добавил шахматист.
– Кхм-кхм! – Маргарита Сауловна игриво погрозила ему пальчиком: что это еще за «положения» такие? Она услышала в этом намек на картину Макарова «Пятая язва. Поломойка». Выставленная в галерее на Фридрихштрассе, «Поломойка» сразу заставила о себе говорить. С лягушачьей перспективы изображена лицом к зрителю женщина, орудующая половой тряпкой, как это делают русские бабы: таз выше плеч. А позади на стуле развалился господин с папиросой, нога на ногу, и сверкает моноклем.
– Я слышал, у вас есть пандан той картины – «Поломой». Верно?
Слова Берга прозвучали дружеской шуткой. Если в ответ пойти пятнами, пуще того, окрыситься, все подумают: чего это он?
– Верно, но я предпочитаю ее никому не показывать.
– Отчего же? – не унимался Берг.
– Дама на заднем плане узнаваема.
– Тогда понятно, – сказала Фанечка Львовна. – Кому же охота, чтоб его на дуэль вызвали.
Разговор принял «взрослое» направление, то есть «пошлое», что для русской молодежи глубоко отвратительно.
– Мама, почему взрослые все такие пошляки?
– Лилия Давыдовна права, я беру свой вопрос назад, – сказал Николай Иванович.