Что-то разорвало эту связь – волки растаяли в ночи, он снова был один. Однако теперь он не мог летать – раненая рука почти не слушалась и горела. От холодных и темных вод пахло печалью и одиночеством. Он позволил огню вокруг себя догореть.
Зажатый между Меняющими Обличья и черным ужасом горы Эрленстар, он не знал, куда же теперь бежать, и стоял, дрожа на угрюмом ветру, а ночь между тем выстраивала вокруг него стену из воспоминаний.
Легкий всплеск иного ума тронул его сознание, а затем – сердце. Моргон обнаружил, что опять в состоянии двигаться, как если бы разрушились неведомые чары, сковывающие его по рукам и ногам. Голос ветра изменился – он везде и всюду в ночи шепотом произносил имя Рэдерле.
Ощущение ее прикосновения продолжалось лишь миг, но он знал, когда простирал руку, чтобы воспламенить папоротник, знал, что она может быть где-то поблизости, что она может быть повсюду – большим ли деревом, что стоит рядом, огнем, искрящим сухими листьями, чтобы согреть его лицо. Он разорвал рукав рубахи, обмыл рану и перевязал ее, затем лег у огня, глядя в самую его сердцевину и пытаясь понять Меняющих Обличья, пытаясь понять их намерения.
Внезапно он заметил, что слезы горят на его лице, и снова подумал о том, что Рэдерле жива, ибо она с ним. Моргон протянул руку и похоронил свой огонь под горстью земли. Потом укрыл себя мнимой темнотой и опять двинулся в путь, на север, по длинному берегу озера Белой Девы.
Он не встретился вновь со своими преследователями, пока не достиг беспокойных вод реки Квилл, вытекающей с северной стороны озера. Отсюда Моргон уже видел хребет у края Исигского перевала, далекие предгорья и нагие вершины гор Исиг и Эрленстар. Он сделал новый отчаянный рывок на свободу и бросился в неистовые воды Квилла, которые завертели его то как рыбу, то как сухую ветвь, потащили по глубокому пенистому руслу вниз по стремнинам и громыхающим водопадам, пока он не утратил всякое ощущение времени, направления и света. Течение болтало его, неся вперед, целую вечность, а затем наконец выбросило в тихую зеленую заводь. Еще немного он плыл по воде – разбухший кусок дерева, для которого не существовало ничего, кроме волокнистой тьмы. Потом его прибило к берегу – почти потерявшего сознание, облепленного листьями и ветвями. Он выполз на корягу у берега – мокрая и грязная ондатра – и, придя в себя, спотыкаясь выбрался на сушу.
Моргон опять оборотился в сумерках. Он ушел на восток не так далеко, как предполагал. Гора Эрленстар с вечерними тенями на склонах была прекрасно видна отсюда и казалась неправдоподобно огромной, но он знал, что Исиг ближе; если только удастся добраться туда, можно хоть до бесконечности прятаться в лабиринте подземных ходов. Моргон дождался ночи и снова отправился в путь. На этот раз он затопал в образе медведя туда, где знакомые звезды светили над вершиной Исига. Звезды вели его до тех пор, пока не угасли на заре, а затем, сам того не замечая, он стал отклоняться с верной дороги в сторону. Деревья вокруг стали гуще и скрыли гору из вида. Непроходимый кустарник и колючая куманика снова и снова вынуждали его сворачивать. Дорога, если можно было назвать так узкие проходы между зарослей, пошла вниз; он следовал пересохшему руслу на дне оврага, думая, что идет на север, пока русло не поднялось и он не очутился лицом к горе Эрленстар. Моргон опять резко повернул к востоку. Деревья обступили его, ропща на ветру; подлесок стал гуще и наконец вовсе преградил ему путь, незаметно меняющий направление, и вот, перебираясь бродом через мелкую речушку, он снова увидел в разрыве деревьев прямо перед собой гору Эрленстар.
Моргон остановился посреди речушки. Солнце висело на западе, потрескивая в небе, словно факел. В лохматой медвежьей шубе Моргону стало жарко, шкура запылилась, давила и душила его, вдобавок он сильно проголодался.
Человек-зверь услышал гудение пчел и принюхался – не пахнет ли медом. Рядом в мелкой воде блеснула рыбка. Он ударил лапой и промахнулся. И тут шум, улавливаемый медвежьим слухом, зазвучал, как вразумительная речь. Медведь встал на задние лапы, мотая головой из стороны в сторону, и оскалил зубы – он словно учуял возникающие вокруг него создания, теснящие его прочь от Исига. Что-то вырастало в нем, он дал себе волю: глубокий, недовольный рев сотряс тишину и вернулся, отразившись от холмов и каменных пиков. Тогда, приняв вид ястреба, он золотой стрелой прочертил небо вперед и вверх, пока глухая чаща не раскинулась под ним – сизая и размытая, и устремился к горе Исиг.