Элиард посмотрел на него с удивлением, вздохнул и тяжело поднялся на ноги.
– Почему ты просто-напросто не задал свои вопросы, пока был на горе Эрленстар? Это избавило бы тебя от лишних хлопот. Что ты собираешься делать, Моргон? Кого расспрашивать? Клянусь, у пробки в пивном бочонке больше здравого смысла, чем у тебя. Что он, по-твоему, сделает? Вытянется по струнке и ответит?
– Чего ты от меня хочешь? – Моргон вскочил, разрываясь от гнева и муки, пытаясь понять, спорит ли он с Элиардом или с косностью и упрямством родного острова, где для него вдруг больше не оказалось места. – Ты хочешь, чтобы я сидел здесь, пока он не постучит в твою дверь, явившись за мной? Может быть, ты откроешь глаза и увидишь меня вместо призрака, который живет в твоих воспоминаниях? Я заклеймен звездами во лбу и роговидными шрамами на руках. Я могу принять почти любой облик, который имеет хоть какое-то название. Я сражался, я убивал, я намерен убивать еще и еще. У меня есть имя, которое древнее Обитаемого Мира, и нет дома, разве что в воспоминаниях. Я загадал загадку два года назад и теперь заблудился в лабиринте новых загадок, едва ли я знаю, как начать искать выход. Сердце этого лабиринта – война. Хотя бы раз в жизни взгляни за пределы Хеда. Или ты не чуешь, какой кругом ужас? Весь Обитаемый Мир на грани войны. И нет защиты для Хеда.
– Война? О чем ты говоришь? Идут бои в Имрисе, но в Имрисе всегда идет война. Она была, есть и будет.
– А ты знаешь, с кем сражается Хьюриу?
– Нет.
– И он тоже. Элиард, я видел мятежное войско, когда проходил через Имрис. Там есть люди, которые уже умерли, но по-прежнему бьются, и тела их одержимы чем-то нечеловеческим. Если им вздумается напасть на Хед, чем ты будешь защищаться?
Элиард издал невнятный звук.
– Высший защитит, – откашлявшись, ответил он. Кровь отхлынула от его лица. – Брат, – прошептал он, и Моргон снова сжал кулаки.
– Да. Мертвые дети называли меня человеком мира, но, боюсь, я не принес ничего, кроме хаоса. Элиард, в Ануйне я говорил с Дуаком о том, как защитить Хед. Он предложил послать людей и корабли.
– И они с тобой?
– Корабль, который стоит в Толе, – тот, на котором мы прибыли сюда, – наконец решившись, сказал Моргон, – кроме обычного груза привез королей и владетелей, великих воинов трех уделов...
Элиард схватил брата за руку.
– Что это за короли?..
– Они понимают, что такое любовь к родной земле, и знают, что такое война. Они не поймут Хеда, но они будут биться за него. Они...
– Ты привел на Хед призраков из Ана? – прошептал Элиард. – И они сейчас в Толе?
– Еще шесть кораблей ждут меня в Кэйтнарде.
– Моргон Хедский, в своем ли ты уме?!
Пальцы Элиарда впились в руку Моргона со всей силой могучего земледельца и землеправителя. Еще через секунду, отпустив брата, Элиард поднял кулак, который молотом упал на поднос – по комнате разлетелась еда и глиняная посуда, лишь кувшин с молоком остался невредим, поскольку его успела подхватить Тристан. Она сидела на лавке, белая, как это молоко, несколько капель которого все-таки упали на стол, прижимала к груди кувшин и слушала, как кричал взбешенный Элиард.
– Моргон, – кричал он, – я слышал молву о хаосе в Ане! Я слышал о том, как там находят по утрам загнанных насмерть животных, как гниют в полях хлеба, ибо никто не решается выйти на жатву. И ты хочешь, чтобы все это свалилось на наш остров? Да как ты можешь просить меня об этом?!
– Элиард, мне не нужно просить!
Братья не отводили друг от друга яростных глаз. Моргон безжалостно продолжал, чувствуя, как меняется его образ в мыслях Элиарда, как нечто дорогое, неуловимое ускользает все дальше и дальше.
– Если бы мне понадобилось замлеправление на Хеде, я бы смог его вернуть. Когда Гистеслухлом отбирал его у меня по кусочку, я осознал, что сила землезакона имеет строение и четкие границы, и я знаю до последнего усика на побеге хмеля строение хедского землезакона. Если бы я пожелал отнять его у тебя силой, я бы сделал это с легкостью. Точно так же благодаря этому знанию я заставил явиться сюда древних мертвецов трех уделов...
Элиард, отступивший от брата почти к очагу, содрогнулся.
– Что ты такое?..
– Не знаю. – Голос Моргона задрожал. – Наконец-то ты спросил о самом главном.
С минуту в комнате царило молчание, не нарушающее мирный, ровно льющийся голос хедской ночи. Элиард сделал шаг вперед, поддал ногой подвернувшиеся черепки, положил на стол ладони и, склонив голову, сказал глухо, словно звук его голоса проходил через толстую подушку:
– Моргон, они же мертвые.
– Значит, у них есть преимущество в бою перед живыми.
– А ты не мог привезти просто живое войско? Мне кажется, это было бы проще.
– Привезти на остров вооруженных людей – это все равно что пригласить сюда тех, кто желает напасть. И они напали бы, не сомневайся...
– Ты уверен? Ты уверен, что кто-то посмеет напасть на Хед? Наверное, брат, ты потерял рассудок.
– Наверное. – Это слово, казалось, пропало среди истертых камней. – Я больше ни в чем не уверен. Я просто боюсь, я страшно боюсь за все, что люблю. А знаешь, какой простой и важной вещи я так и не смог научиться у Гистеслухлома в недрах горы Эрленстар? Я не научился видеть в темноте.
Элиард повернулся, и Моргон увидел, как слезы текут по его лицу.
– Прости меня, брат, я ору на тебя, но даже если бы ты силой вырвал у меня землеправление, я бы по-прежнему слепо доверял тебе. Может быть, ты все-таки останешься здесь? Прошу тебя, останься, а? Пусть волшебники придут к тебе. Пусть придет Гистеслухлом. Тебя, как пить дать, убьют, если ты снова покинешь Хед.
– Нет. Я не умру.
Моргон обнял Элиарда за шею и крепко прижал к себе.
– Я слишком любознателен. Мертвые не будут тревожить земледельцев Хеда, клянусь тебе. Едва ли вы их вообще заметите. Они подчиняются только мне. Я показал им кое-что из истории нашего мирного Хеда, и они принесли присягу, что защитят здешний мир.
– Ты подчинил их.
– Мэтом перестал держать их под надзором, вот они и распоясались – иначе бы я о таком и не подумал.
– Как ты добился повиновения мертвых из Ана?
– Я способен смотреть на мир их глазами. Я понимаю их. Пожалуй, даже слишком хорошо понижаю.
Взгляд Элиарда пронзил Моргона.
– Ты чародей, – ахнул он, но Моргон только покачал головой.
– Ни один чародей, кроме Гистеслухлома, никогда не касался землезакона. Я просто могуществен в отчаянии.
Он оглянулся на Рэдерле. Привыкшая к неожиданным взрывам чувств в доме своего отца, она сидела, не поднимая глаз. Тристан безмолвно смотрела на молоко в кувшине. Моргон коснулся ее темных волос; лицо ее поднялось к нему – бесцветное, как будто замерзшее.
– Прости меня, – прошептал он. – Прости. Я не собирался, вернувшись домой, тут же затевать ссору.
– Ничего страшного, – сказала она миг спустя. – Это то единственное, что у тебя выходит так же, как раньше. – Она поставила кувшин с молоком и встала. – Принесу-ка я метлу.
– Я сам.
Лицо ее озарилось улыбкой.
– Прекрасно. Можешь заодно и подмести. А я пока принесу еще еды. – Она, колеблясь, дотронулась до его ладони, покрытой шрамами. – А потом ты расскажешь, как ты превращаешься.
Он рассказал им об этом после того, как подмел пол. И с лица Элиарда, слушавшего его, не сходило недоверчивое изумление, особенно после того, как Моргон рассказал о том, что он чувствует, когда превращается в дерево. Он обшарил свой мозг, чтобы рассказать им как можно больше разных разностей, которые помогли бы им хотя бы ненадолго забыть о самом ужасном в его странствиях. Он описывал им, как мчался через северные пустыни в образе тура, когда в мире для него существовали лишь ветер, снег и звезды. Он поведал о дивных красотах Исигского перевала и дворе короля-волка с дикими зверями, свободно бродившими по тронному залу, о туманах и внезапных бурях, о болотах Херуна. На какое-то время он и сам забыл о своих муках, ибо неожиданно открыл в себе любовь к диким, суровым и прекрасным уголкам Обитаемого Мира. О времени он тоже забыл, пока не заметил, как луна начала спускаться к горизонту и заглядывать сверху в одно из окон. Тогда только он увидел, что в глазах Элиарда улыбка сменяется тревогой, и сказал: