Роберт Харрис
Архангел
Пролог. Рассказ Рапавы
«Смерть решает все проблемы: нет человека — нет проблем».
Давно это было — еще до того, как ты, парень, родился. У черного хода московского особняка стоял охранник и курил. Ночь была холодная, на небе ни луны, ни звезд, и охранник курил не только удовольствия ради, но и для того, чтобы согреться, — толстые крестьянские пальцы бережно держали картонный мундштук дымившейся грузинской папиросы.
Звали охранника Папу Рапава. Это был двадцатипятилетний мингрел с северо-восточного побережья Черного моря. Ну, а особняк, пожалуй, правильнее бы назвать крепостью. Он был построен еще при царе и занимал полквартала в дипломатическом районе Москвы. В морозной тьме окруженного стеною сада стояли вишневые деревья; за ними простиралась широкая улица — Садовая-Кудринская, а дальше находился Московский зоопарк.
Движения по улице не было, и когда воцарялась такая тишина, как сейчас, и ветер дул в сторону особняка, туда долетал вой томящихся в клетках волков.
Девчонка — слава богу! — перестала кричать, а то это действовало Рапаве на нервы. Ей было не больше пятнадцати, почти столько же, сколько младшей сестре Рапавы. Когда он подобрал ее и привез, она так посмотрела на него — ей-богу, парень, лучше об этом не рассказывать, даже сейчас, через пятьдесят лет.
Ну, словом, девчонка наконец заткнулась, и теперь Рапава мог спокойно, с удовольствием покурить, как вдруг зазвонил телефон. Звонок раздался в два часа ночи. Рапава никогда этого не забудет. Второе марта 1953 года, два часа ночи. Звук был пронзительный, точно у пожарной сирены.
Обычно — да будет тебе известно — в вечернюю смену дежурили четыре охранника: двое в доме и двое на улице. Но когда привозили девчонок. Хозяин любил, чтоб охраны было поменьше, во всяком случае, в доме, поэтому в ту ночь Рапава дежурил один. Он швырнул в темноту папиросу и, прыжками перелетев через караульную, затем через кухню, выскочил в коридор. Телефон старого, довоенного образца висел на стене — господи, ну и шум же он поднял! — и все еще звонил. Рапава снял трубку.
Мужской голос произнес: «Лаврентий?»
«Его нет на месте, товарищ».
«Разыщи его. Это Маленков». — Обычно Маленков говорил медленно и внушительно, а сейчас хрипел, и вголосе слышалась паника.
«Товарищ…»
«Разыщи его. Скажи, что случилась беда. Беда на Ближней».
— Знаешь, что такое Ближняя, парень? — спросил старик.
Они сидели вдвоем в крошечной спальне на двадцать третьем этаже гостиницы «Украина» в дешевых пластмассовых креслах, чуть не касаясь коленями друг друга. Лампа у изголовья отбрасывала их тени на оконную занавеску, один профиль острый, иссушенный временем, другой — не первой молодости, но еще не заострившийся.
— Да, — сказал мужчина средних лет, которого звали Келсо Непредсказуемый. — Да, я знаю, что такое Ближняя. («Конечно, черт побери, я это знаю, — хотелось ему сказать, — я целых десять лет преподавал историю Советского Союза в Оксфорде…»)
В сороковые и пятидесятые годы в Кремле под Ближней подразумевалась Ближняя дача. И располагалась она в Кунцеве, на окраине Москвы: двойной забор по всему периметру, спецподразделение НКВД в составе трехсот человек и восемь тридцатимиллиметровых зениток, — все это находилось в березовой роще для охраны дачи, на которой жил одинокий старый человек.
Келсо терпеливо ждал, когда старик продолжит свой рассказ, а Рапава возился со спичками, пытаясь закурить. Ему это никак не удавалось. Толстые пальцы без ногтей не могли ухватить тоненькую спичку.
— И что же было дальше? — Келсо пригнулся к старику и поднес огонек к его папиросе, рассчитывая, что при этом вопрос прозвучит как бы между прочим и Рапава не заметит волнения в его голосе. На стоявшем между ними столике среди пустых бутылок, грязных рюмок и смятых коробок из-под «Мальборо» был спрятан маленький магнитофончик, который Келсо установил, когда Рапава, как ему казалось, смотрел в другую сторону. Старик затянулся папиросой и, с блаженным видом поглядев на тлевший кончик, швырнул коробок со спичками на пол.
— Значит, знаешь, что такое Ближняя? — наконец произнес он. — Тогда должен догадаться, как я поступил.
Папу Рапава повесил телефонную трубку и через тридцать секунд уже стучал в дверь комнаты, где находился Берия.
Член Политбюро Лаврентий Павлович Берия, в свободном красном шелковом кимоно, из которого выглядывал живот, похожий на мешок, набитый белым песком, выглянул из комнаты, обозвал Рапаву «жопой», вытолкал в коридор и прошлепал мимо него к лестнице, оставляя на паркете следы потных ног.
Рапава через открытую дверь заглянул в спальню и увидел прежде всего тяжелую медную лампу в виде дракона, затем большую деревянную кровать с розовыми простынями и на них — белые ноги девчонки. Она лежала, словно распятая, широко раскрытые глаза были неподвижны и пусты. Девчонка даже не попыталась прикрыться. На ночном столике стоял графин с водой и батарея бутылочек с лекарствами. По светло-желтому обюссонскому ковру были рассыпаны крупные белые таблетки.
Рапава не помнил, сколько времени он простоял, пока не вернулся запыхавшийся от подъема по лестнице, взвинченный разговором с Маленковым Берия; он бросил девчонке одежду, крича: «Убирайся! Убирайся!» — и велел Рапаве подать машину.
Рапава спросил, кого позвать. (Он имел в виду Саркисова, начальника охраны, обычно всюду сопровождавшего Хозяина, и, возможно, Надария, упившегося до потери сознания и храпевшего в караульной.) При этом вопросе Берия, который, став спиной к Рапаве, начал снимать кимоно, на секунду замер и, обернувшись, посмотрел на него поверх жирного плеча — маленькие глазки блеснули за стеклами пенсне.
«Никого, — наконец произнес он. — Поедешь только ты».
Машина была американская — двенадцатицилиндровый темно-зеленый «паккард» с приборной доской в полметра шириной, — настоящая красавица. Рапава вывел ее из гаража и, развернувшись, подогнал к главному входу во Вспольном переулке. Не выключая мотора, чтобы машина нагрелась, он вылез из нее и занял положенное охраннику место у задней дверцы: левая рука на бедре, пальто и пиджак расстегнуты, кобура пистолета приоткрыта, правая рука на рукоятке «Макарова», глаза озирают улицу. Из-за угла выскочил Резо Думбадзе, тоже мингрел, пытаясь понять, что происходит; в эту минуту из дома вышел Хозяин.
— В чем он был?
— Да откуда мне знать, парень? — раздраженно откликнулся старик. — И, кой черт, какая разница?
Вообще-то, вспомнил Рапава, Хозяин был во всем сером: серое пальто, серый костюм, серый джемпер, без галстука; и при своих покатых плечах, при здоровенной голове куполом, да еще в пенсне, он был — ну настоящая сова, старая зловредная серая сова. Рапава открыл дверцу машины, и Берия залез на заднее сиденье, а Думбадзе, находившийся в каких-нибудь десяти шагах от них, вопросительно развел руками: «Мне-то что, черт побери, делать?», Рапава лишь дернул плечом: «А я, черт побери, откуда знаю?» Он обежал вокруг машины, сел за руль, включил первую скорость, и они поехали.
Рапава десятки раз проезжал эти двадцать километров до Кунцева — всегда ночью, в колонне машин, сопровождавших Генерального секретаря. И должен сказать тебе, парень, ну и спектакль это был! Пятнадцать автомобилей с зашторенными задними стеклами, добрая половина Политбюро: Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Хрущев плюс охрана — выезжали из Спасских ворот Кремля и мчались со скоростью сто километров в час по улицам, вдоль которых стояли две тысячи энкавэдэшников в штатском, и милиция останавливала на перекрестках все другие машины. А в каком автомобиле едет Генсек, никто никогда не знал. Только когда сворачивали с шоссе в лес, один из больших «зилов» вдруг выскакивал вперед, во главу колонны, а все остальные замедляли ход, давая дорогу полноправному наследнику Ленина.
Однако в ту ночь, о которой рассказывал Рапава, ничего подобного не происходило. Широкое шоссе было пусто, и как только они пересекли реку, Рапава дал газу. Стрелка спидометра подскочила до ста двадцати, тем не менее Берия продолжал сидеть неподвижно, как скала. Через двенадцать минут они уже выехали из центра, а через пятнадцать миновали Поклонную гору, и машина сбавила ход, так как предстояло свернуть с шоссе. В свете фар замелькали высокие серебристые стволы берез.