Мы перевернули кофейную чашку, она упала на пол и разбилась. Мы начали промокать разлитый кофе бумажными салфетками, и это продолжалось, пока хозяйка не принесла тряпку. Погуляв немного по насквозь продутым ветром улочкам Каслтона, мы решили взойти на один из холмов и доверились первой попавшейся тропинке. Через четверть часа мы вышли на такое место, откуда весь поселок был виден как на ладони. На парковочной площадке Джеймсов «вольво» стоял с распахнутой задней дверцей. За время нашего отсутствия машин заметно прибавилось, я поискал глазами и нашел среди них «триумф-геральд». Грация говорила мне, что умеет водить, но машины у нее прежде не было.
Все семейство Фелисити столпилось вокруг «вольво»; похоже, они обедали.
— Я бы предпочла не встречаться сегодня с Фелисити, — сказала Грация. — Слишком уж многим я ей обязана.
— Я тоже ей многим обязан, — сказал я, понимая, что это чистейшая правда, но при этом продолжая испытывать к ней глухую неприязнь; будь моя воля, я бы вообще с ней больше не встречался, настолько сестрица меня раздражала.
Меня бесила ее высокомерная снисходительность, бесило самодовольство Джеймса. Несмотря на то что я столько времени сидел у них на шее, я презирал все их ценности и отвергал все, что они мне предлагали.
На склоне было холодно и ветрено; Грация продрогла и прижималась для тепла ко мне.
— Может, пойдем куда-нибудь? — спросила она.
— Мне бы хотелось провести эту ночь с тобой.
— И мне бы хотелось… Только у меня совсем нет денег.
— Ничего, — сказал я, — зато у меня вполне достаточно. Отец оставил мне некоторую сумму, и за год я почти ничего не потратил. Остается только найти гостиницу.
К тому времени, как мы спустились в поселок, Фелисити и ее семейство снова ушли на прогулку. Мы оставили им записку под правым дворником «вольво», сели в Грациев «триумф» и поехали в Бакстон.
В следующий понедельник Грация довезла меня до Гринуэй-Парка, я собрал свои вещи, многословно и велеречиво поблагодарил Фелисити за все, что она для меня сделала, и со всей доступной мне скоростью покинул ее дом. Грация ждала меня в машине, Фелисити знала об этом, но не вышла с ней повидаться. И все это время, пока я собирался и прощался, атмосфера в доме была до предела заряжена электричеством взаимной неприязни и невысказанных претензий. В какой-то момент меня кольнуло странное ощущение, что я вижу сестру в последний раз, и что она тоже об этом знает. Такая перспектива не слишком меня волновала, и все равно на обратном пути в Лондон мои мысли были поглощены не сидевшей рядом Грацией, как то было в первой половине поездки, но моей необъяснимой, по-свински неблагодарной неприязнью к сестре. Драгоценная рукопись спокойно лежала в саквояже; вспомнив о ней, я решил при первой же возможности перечитать места, где фигурирует Каля, и попытаться что-нибудь понять. Шоссе было плотно забито машинами, я смотрел вперед и думал о рукописи. Мало того что в ней я объяснил себе все свои промахи и слабости, в ней же содержались и ключи к новому началу.
Я породил ее силою фантазии, теперь я мог освободить эту фантазию от последних пут и направить ее на постижение моей жизни.
И вот мне стало казаться, что я переезжаю с одного острова на другой. Рядом со мной сидела Сери, позади, в прошлом, остались Каля и Яллоу. Через них я мог открыть самого себя, каким я был в сияющем ландшафте мозга. Я нашел долгожданный способ освободиться, вырваться за рамки бумажного листа.
12
Корабль назывался «Маллигейн», в чем мы не смогли усмотреть никакой связи ни с географией, ни с известными личностями, да и попросту никакого смысла. Это был престарелый, приписанный к Тумо пароход, имевший опасную склонность к бортовой качке. Грязный, сто лет не крашенный, лишившийся где-то по меньшей мере одной из спасательных лодок «Маллигейн» был типичным образчиком сотен маленьких пассажирских судов, ходивших между южными, густонаселенными островами Архипелага. Пятнадцать дней кряду мы с Сери изнывали от жары и духоты, громко ропща на команду, потому что так было принято, хотя в разговорах между собой ни я, ни она не находили особых причин для жалоб.
Подобно недавнему плаванию из Джетры на Мьюриси, эта вторая часть путешествия расширила мои представления не только об окружающем мире, но и о себе самом. Оказалось, что я успел уже перенять у островитян их терпимое отношение ко многим жизненным неудобствам: к толкучке, к вездесущей, неискоренимой грязи, к вечно опаздывающим кораблям и ненадежным телефонам, к наглым взяточникам в форме и без.