Таков Весьегонск, уездный город, где я провел свое детство.
2. ДУША ОБЩЕСТВА
Это был чрезвычайно скучный город.
Возможно, многие в нем готовы были поверить Косьме Индикоплову, который помещал мир внутри сундука. Им было, по-видимому, хорошо там, несмотря на тесноту и спертый воздух. А если крышка на минуточку приоткрывалась и пропускала немного света, они начинали в панике метаться, зажмурив глаза, ударяясь сослепу о стены и больно ушибаясь...
Помню, как все были удивлены, узнав, что в энциклопедии упомянут наш город. Этому не поверили. Кинулись к словарю, перелистали. Да, точно: после императора Веспасиана и весов аптекарских значился Весьегонск!
Мой дядюшка тотчас же вышутил это "событие".
- А чего хорошего-то? - спрашивал он. - Теперь все знают про нас, вся Россия. И в Петербурге знают, и в Москве. А может, лучше бы не знали? - И, далеко отставив словарь, декламировал с ироническими интонациями: "Весьегонск, уездный город Тверской губернии. Церквей каменных четыре, домов каменных четыре, деревянных семьсот пятьдесят девять. Грамотных среди городского населения пятьдесят семь и четыре десятых процента..." Это, стало быть, каждый второй неграмотный... - комментировал он, отрываясь от чтения. - Ага! Вот оно, вот-вот, самое смешное! "Герб города, - дядюшка возвышал голос, - герб города Весьегонска составляет черный рак на золотом поле!.." - Живот его, выпиравший из-под пиджака, начинал колыхаться от беззвучного хохота. - Каково, а? Рак! У других, как полагается, лев там, единорог или сокол, а у нас - рак, снедь речная... [города Российской империи имели свои гербы; изображение рака было присвоено Весьегонску] А вы радуетесь, пляшете, в литавры бьете... Энциклопедисты!
Посмеявшись, весьегонцы отходили от полки с книгами.
- Шутник ты, Федор Матвеич! Тебе бы придраться к случаю, ничего святого нет...
Не знаю, какую должность занимал он в земской управе, что-то мизерное служил чуть ли не секретарем, хотя имел университетское образование. Положение его определялось, впрочем, не должностью. Дядюшка был в Весьегонске признанным остряком, душой общества.
Сама наружность соответствовала его призванию. Щеки были такие румяные и круглые, точно он хотел сказать: "Ф-фу, жара!" Борода расчесана на обе стороны, "на отлет", и усы заботливо завиты кольцами. Только голос был нехорош: какой-то квакающий. И из-под морщинистых век поблескивали иногда злые огоньки.
Издавна он коллекционировал в нашем городе чудаков, как другие коллекционируют марки или бабочек.
Так найден был и выставлен на всеобщее осмеяние старый, выживший из ума помещик, которому почудилось, что он изобрел вечный двигатель. Потом в коллекцию угодил податной инспектор, увлекавшийся оккультными науками и занимавшийся нравственным усовершенствованием по самоучителю.
Проходило немало времени, прежде чем коллекционируемые догадывались, что их, так сказать, насадили на булавку и поместили под стекло.
А дядюшка между тем резвился и шалил, как дитя.
Каждый раз он менял обличье и тон при встречах со своей жертвой. Иногда принимал вид добродушного сочувствия, спрашивал участливым голосом, не болен ли дражайший имярек. Рекомендовал домашние средства лечения, послабляющее, компресс из льда на голову и прочее. В другой раз, наоборот, изображал друга и даже наперсника тайн. Многозначительные подмигивания и покашливания, с которыми он через всю комнату адресовался к своей жертве, обычно вызывали шумный восторг зрителей. Называлось это "делать фигуру умолчания".
Иногда удивительная иллюзия овладевала мною. Дядюшка только притворяется взрослым, шутки ради прицепил себе фальшивую бороду и делает вид, будто ходит на службу! Это игра, всего лишь игра. На самом деле он мальчишка, чуть постарше меня, обитатель последней парты, злой второгодник, из тех, которые любят мучить малышей.
И впрямь, какое-то хищное, очень злое выражение порой мелькало на румяном лице его, когда он острил, словно бы крепко, двумя пальцами, прихватывая свою жертву и щипал ее, причем обязательно с вывертом!
Но, как ни странно, в нашем городе дядюшка считался самым остроумным и веселым, даже свободомыслящим человеком!..
- Э-эх, посмотрели бы, какой он раньше был! - рассказывали его приятели. - Пикадор! Либерал! Самому исправнику на маскараде бумажного чертика к фалдам прицепил. Чуть до дуэли не дошло! Ну а теперь уж не то, нет...
И приятели дядюшки грустно качали головами.
- Что с тобой, Феденька? - спрашивали они с участием. - Не болен ли? Не то у тебя выходит, знаешь ли...
Сам дядюшка чувствовал, что не то. Он мог поперхнуться водкой, что с ним ранее не случалось, мог забыть припасенный с утра экспромт, повторить в один вечер тот же анекдот и только по смущенным лицам друзей догадаться: снова не то!
Постарел, поглупел? Нет. Он понимал, что дело в другом.
В чем же?
Его коллекция нуждалась в пополнении!..
В этот критический для него момент замаячила на горизонте фигура, двигавшаяся быстро, почти бегом. Полы черной крылатки раздувались, толстая палка бодро постукивала по тротуару.
Чудак? Несомненно. Но какой масти чудак? В чем суть его чудачества?
Оказалось, по наведенным справкам, что Петр Арианович Ветлугин - сын местного почтового чиновника, умершего несколько лет назад.
Мать Петра Ариановича, тихая, чистенькая старушка, почти неслышно жила в одном из весьегонских переулков, снимая квартиру у вдовы исправника. Сын по приезде из Москвы поселился там же.
Исправница была поразительно глупа даже для Весьегонска. Гренадерского роста и осанки, с багровым неподвижным лицом и мелко завитым шиньоном, а-ля вдовствующая императрица Мария Федоровна, она говорила звучным баритоном и слово "монпансье" произносила в нос с такой выразительностью и силой, что на подсвечниках звякали стекляшки.
Когда ее обокрала горничная, она ездила по знакомым и с порога объявляла трагически: "Finita la comedia" [комедия окончена (итал.)]. Затем, не снимая шляпы, грузно опускалась в кресло и, приняв чашку с чаем, переходила к подробностям.
Однажды, тряся шиньоном и подмигивая (у нее был тик, придававший мнимую значительность каждому сказанному ею слову), она возвестила слушателям, что ее квартирант - чудак. Чудачества его начинались с утра.