Покосившись на соседа, я увидел, что он отложил перо и рассеянно смотрит в угол, шевеля губами.
- Ты что? - шепотом спросил я.
- Да вот не пойму, почему второй догонял первого, - также шепотом ответил он. - Может, сыщик был? Или мститель?
Я задумался.
- И что за пункты такие? - продолжал бормотать сосед. - А и Б?.. А и Б?..
- Если А - это Африка, - неуверенно предположил я. - Да, надо думать, Африка. То Б - Бразилия... Тогда еще можно понять. Оба путешественника добывали алмазы в Африке на копях...
- Ага! И первый у второго похитил черный, необыкновенной величины алмаз?
Обстановка уточнялась. Было совершенно очевидно, что составители задачника умолчали о многом. Одна красочная подробность выяснялась за другой.
- А тот - в погоню за ним...
- Ну ясно!
- Спешит изо всех сил...
- На шхуне через Атлантический океан...
- Да, да, на шхуне!.. Настигает в Бразилии на берегу, выхватывает восьмизарядный кольт и...
- Звонков Андрей! - донеслось до нас издалека. - Какой ответ получился у тебя, Звонков?
Мой сосед медленно поднялся и застыл потупясь. Поза его говорила сама за себя.
Глаза математика остановились на мне, он ласково кивнул. Я вздохнул и тоже поднялся...
В наказание нас оставили без обеда. (Впрочем, судьба, говорят, поступала так не раз и со взрослыми мечтателями.)
Сидя в пустом классе после окончания уроков, мы некоторое время приглядывались друг к другу.
- Слушай, - произнес мой сосед, видимо проникшись ко мне доверием, тебя лупцуют дома?
- Н-нет, - ответил я нерешительно. - А тебя?
- Ого! Еще как!
Выяснилось, что отец Андрея, конторщик на речной пристани, овдовел в прошлом году. После этого характер его переменился. Он начал пить запоем, как умеют только отчаявшиеся вконец русские люди. В пьяном виде становился страшен, смертным боем бил сына, если тот подвертывался под руку, жег его учебники и тетрадки, выгонял из дому на мороз или под дождь. Протрезвившись, был тих, плакал, просил прощения.
- Рассердился я на него прошлым летом, - рассказывал мой сосед, - решил совсем из дому уйти. Ну тебя, думаю, к богу с пьянством с твоим...
- Уйти? А куда?
- Ну, мало ли куда! На Волгу к плотовщикам. Или к Черному морю, в Одессу. А там - юнгой на корабль...
- Не ушел все-таки?
- Не ушел. Вернулся из Рыбинска.
- Почему так?
- Отца стало жалко...
Он неожиданно улыбнулся, немного сконфуженно. Улыбка у него была замечательная. Улыбались не только рот и глаза, но даже крупный вздернутый нос, который забавно морщился, будто владелец его собирался чихнуть.
...Кто лучше меня мог понять его? Иной раз тоже хотелось податься куда-нибудь на Волгу или в Одессу, а еще бы лучше в Африку на алмазные копи.
Я рано потерял родителей и жил у тетки. Тетка была добрая полная женщина, вечно озабоченная тем, чтобы не подгорело жаркое к обеду, а пол в комнатах - паркетный, чем она гордилась, - был натерт до головокружительного блеска. Однако с мужем ее, моим дядюшкой, мы не могли поладить, больше того, не терпели друг друга.
Возможно, ему был неприятен мой приезд. Во всяком случае, он нахмурился, когда в сопровождении тетки входил в гостиную, посреди которой я стоял.
Потом заулыбался, присел на корточки и стал тормошить меня, спеша завязать знакомство, в котором ничуть не был заинтересован. Я сразу понял это. Ведь дети очень чутки ко всякой фальши.
Заметив, что я дуюсь, тетка сказала:
- Что ты, Лешенька, такой? Дядя шутит. Дядя всегда шутит. Он будет тебе вместо папы.
- Мой папа умер, - пробормотал я, глядя в пол.
И, как ни уговаривали меня, повторял эти слова упрямо, как заклинание, изо всех своих детских сил защищаясь от чужого человека с неискренней улыбкой, которого хотели навязать мне в папы.
- Чудак какой-то! - сказал дядюшка, с оскорбленным видом отходя от меня.
Этими словами он как бы вынес приговор. Он презирал чудаков. С годами антипатия углублялась между нами. Видимо, все более определялось во мне то, что он считал проявлением смешного чудачества.
Не раз, подняв глаза от книги, я ловил на себе его испытующе недоброжелательный взгляд.
"И в кого такой? - говорил он, поворачиваясь к тетке. - Никогда у нас не бывало таких..."
И принимался пророчествовать:
"Ой, смотри, Алексей, зачитаешься, мозги свихнешь! Фантазии до добра не доведут... Слыхал поговорку: "Чудак все таланты имеет, а главного-то и нет: таланта жить..."?"
Либо принимался вышучивать меня.
"Алексей уже пугач прочистил, - сообщал он тетке, - и кусочки сахару стал откладывать. Остановка за двойкой по арифметике. Двойку получит - и к индейцам сбежит!"
И сам смеялся своей выдумке.
Бывало, по вечерам, от нечего делать, он начинал придираться к моей наружности:
"Путешественником хочешь быть? Ну, разве путешественники такие бывают? Погляди на себя в зеркало, погляди! Подбородок как у девочки, брови жиденькие... А нос?"
Я глядел на себя в зеркало и тосковал. Возразить дядюшке было нечего. Я не любил своего лица. Характер на нем был, к сожалению, намечен пунктиром.
Сделав уроки, я спешил взяться за книгу, торопливо распахивая ее, как окно в другой, яркий, залитый солнечным светом мир.
Книги! Ведь у меня, по счастью, оставались еще книги!
В окно с той, другой, стороны заглядывала пестро разодетая компания. Ободряюще улыбался толстяк-изобретатель Мастон, почесывая голое темя крючком, заменявшим ему руку. Непобедимый и веселый д'Артаньян в низком поклоне обметал пыль с ботфортов своей украшенной перьями фетровой шляпой. А из-за спины его выглядывал долговязый Шерлок Холмс и, чопорно поджав тонкие губы, приподнимал цилиндр над головой.
Что бы я делал без них? Как выдержал бы общество дядюшки в первые годы своего пребывания в Весьегонске?
Почти каждый мой день окрашивал какое-нибудь своеобразное радостное ощущение, связанное с книгой, которую я в то время читал. Реальная жизнь была лишь рамкой для этих ощущений.
Быть может, поэтому я так хорошо помню улицу, которая вела от нашего дома к библиотеке: ее тенистые клены, узенький тротуар и канавки, сплошь заросшие крапивой. Название улицы было Овражная, но для себя я называл ее Улицей Радостных Ожиданий...