— Замолчи… — едва сдерживая слезы, сдавленно произносит Диана. — Соня…
После разговора с Кампински и Исиным, Никита Михайлович чувствовал себя раздавленным, словно по нему прошла колонна бронетехники.
В голове шумело от едва сдерживаемой ярости. Руки почти плясали в нервной польке. Грудь давило так, что было трудно дышать.
Он ненавидел всех в этом мире, начиная с себя.
Направляя машину в офис, пытался рассчитать, построить дальнейшие шаги для выхода из «этой ситуевины», но не мог. В голове свербела единственная мысль — он потерпел поражение. Впервые в своей жизни. Он принял все их условия и предал собственного сына. Он не будет «сажать» ни Талгата, ни Ольгу. Вместо этого подтвердит их дурацкую легенду про местных гопников.
— Эта тварь обставила меня по всем фронтам! — листопадом мельтешат в голове мысли от обвинений, до оправданий перед самим собой. — Это сила крови! Я единственный раз фатально ошибся, когда не удочерил ее при рождении. Я дурак! Она стоит десятерых таких мужиков, как Мишка. И… как же мне его сейчас не хватает!
Сын.
Мое продолжение и гордость.
Отругать его за косяки. Посетовать. Придумать, как быть дальше с «понаехавшими»…
Остановив машину на личной парковке, Никита Михайлович тяжело поднимается из-за руля, потом долго копается с ключами и сигнализацией.
«Так, наверное, приходит немощность и старость, — яростная ненависть слабеет, разбавляется в бессилие, за которым приходит отчетливое понимание. — Мишка и вправду мне опора, но я не замечал этого, пока он постоянно был рядом. Я думал, что вечен и всесилен…»
Это не так.
Дойдя по пропускного пункта, Золотарев-старший зачем-то начинает искать пропуск в нагрудном. До тех пор, пока охранник не бросается к нему с тревогой в глазах.
— Никита Михайлович! Вы!.. с вами… сердце…
Чувствуя, как тяжелеют ноги, темнеет в глазах, Золотарев слышит голоса издалека:
— Скорую! Медика!
Затем мельтешение цветных волн, словно в стакан с водой капнули марганцовку, зеленку и йод, а после взболтали. Шум, то переходящий в гул, то распадающийся на голоса.
— Мишке... передайте… — в этот общий гул вплетается его собственный, чуть хрипящий и слабый голос, — что он мой лучший и единственный сын…
====== 30 ======
Поход в «женскую консультацию» для постановки на специальный учет для беременных стал для Джамалы первым шагом в испытании на крепость, прочность и стрессоустойчивость. Прием в беременные в нашем сообществе, это как первый шаг в решении стать космонавтом, где после прохождения всех семи кругов ада с анализами, сплетнями, бумажками, врачами и много чем еще, роды приравниваются к полету в открытый космос. Ибо в них тоже как повезет.
Во-первых, каждой «новобранке» нужно уяснить, запомнить и записать в своем сердце несмываемыми чернилами — с получением обменной карты ты больше не какая-нибудь праздношатающаяся единица, ты особь, принадлежащая поликлинике, и должная отныне жить по ее расписанию, выполнять все ее предписания мгновенно и беспрекословно. Не жаловаться, не стонать, а с честью нести свой крест, то есть живот, в светлое родовое будущее.
— Иначе — добро пожаловать в стационар! — цитирует кого-то из новых знакомых Джамала. Они с Ольгой «сидят на дорожку» в кухне пока/уже/еще ничьей, корпоративной квартиры, допивают свой чай.
— Мне уже нравится, как на тебя влияет беременность. У тебя появилось очаровательное чувство юмора, — улыбается Ольга, несмотря на то, что отчего-то, непривычно/невыносимо хочется плакать, и фразы поэтому получаются рубленными, неполными. — Ты вообще молодец, Джам. Такая смелая…
— Да уж… — подруга тепло/растерянно улыбается в ответ. — А что мне остается делать? Это подарок судьбы, который я никак сейчас не ожидала, но понимаю — им лучше не разбрасываться. Я никогда всерьез не думала о детях, потому что не чувствовала себя достойной. И… — замявшись, она смотрит на Ольгу, а после решается, словно прыгает в омут: — Я никогда не смогла бы полюбить их детей — Мишкиного или… я ненавидела бы их, беззащитных. Это ужасно. Я зверь и только тебе могу признаться.
Взяв Джамалу за руку, Ольга чуть склоняет голову, пожимает тонкие пальчики.
— Талгат молчит, но я знаю, что это он приложил Золотарева, и только благодарю Бога, что не насмерть, — тихо продолжает Джамала. — Люблю ли я его? Слишком быстро все у нас случилось, слишком мало времени на «просто остановиться, оглянуться, подумать», но то, что я чувствую к Исину, гораздо сильнее всего пережитого мною до него. Уважение, нежность, гордость, благодарность, страсть и желание свернуться рядом с ним котенком… В остальном — он может верить или не верить мне, что это его ребенок. Может жениться или не жениться на нас с ним. Этот малыш родится в любом случае. А вот под чьей фамилией ему приходить в наш мир, решать Исину, после рождения я ничего переделывать не буду.
Молча Ольга опускает глаза. Такой Джамалу она еще не знает.
Что-то странное в ней появилось. Сила и какая-то древняя женская мудрость, помноженная на безграничную любовь и терпение.
«Возможно, и Рита когда-то так же постигала эту неизвестную мне науку взросления. Становилась той женщиной, которую я, без сомнения, люблю, и которая, скорее всего, не придет, думая теперь в первую очередь о дочери, ее будущем, ее положении. Об этом мне нужно было думать, предлагая ей Питер!» – озаряет догадкой “позднее зажигание”. — Дети для меня – нечто из разряда “есть ли жизнь на Марсе”, далекий, существующий, но никак не касающийся вопрос. У меня не то что нет, не было никогда даже намеков на собственных или подружниных. Я тупо забыла о ее дочери. Вернее, я помнила о ней, но не больше, чем если бы у нее жил кенар в клетке над столом.
— Глупо всё... — тихо, вслух произносит Ольга.
— Все хорошо будет, Оль, — негромко, задумчиво продолжает свою линию Джамала. — Я в этом уверена, я никогда еще не ощущала такого душевного спокойствия, как сейчас, чувства правильности происходящего.
— А ты? — они вдвоем покидают корпоративную квартиру. Ольга закрывает дверь, отдает ключи Джамале «передать Исину». — Ты ведь будешь еще приезжать сюда? — пытает первая.
— Конечно, — Ольга вызывает лифт. — За этими устроителями глаз да глаз. Иначе они мне вместо «Северо-Запада» «Юго-Восток» какой-нибудь наворотят.
И все же! Она не хочет ехать без нее! Неосознанно тянет время, но телефон молчит, как проклятый!
— Хотя, Алешин выглядит вменяемым, — почти спокойно продолжает Ольга. — Я думаю, временное отсутствие обоих Золотаревых не повредит ему, а, скорее, поможет разобраться, въехать и так далее.
— Никто не ожидал, что такое может случиться с Никитой Михайловичем, — качает головой Джамала. — Оказывается, он всерьез обо всем переживал.
Ольга не отвечает. Пожимает плечами и поворачивается выходить.
— Ну, что? — останавливается у машины. День в самом разгаре. Дела здесь относительно окончены. Рита не пришла. — Как говорил Сан Саныч, прощаться нужно так, словно завтра мы встретимся снова, а встречаться, как будто не виделись сто лет! Пиши мне обо всем.
— Ладно, — улыбается Джамала. — Ну, давай хоть обнимемся. По-дружески, целоваться не будем, — глядя на Ольгу, она держит ее ладони в своих.
— И правильно поступите, — предостерегающе, неожиданно хмыкает Рита, — а то мало ли психов сейчас поблизости. Я вот первый… — поставив огромную сумку на траву, она остановилась буквально в двух шагах. Перепуганная до глубины души собственной смелостью и намеренная идти до края неизвестности, чтобы непременно узнать самой, на что способна.
Так, наверное, Христофор Колумб чувствовал себя, отправляясь на поиски неизвестного континента, или аргонавты за золотым руном или… «да к черту мужиков с их путешествиями и открытиями!» — мысленно останавливая привычные, обиходные сравнения, Рита заявляет свое собственное — «я женщина-первопроходец, и это мой собственный путь!»