— Не сейчас, — наконец, находится вторая, — я на будущее. Она вдруг ощущает себя нарушителем, вторгшимся в чужой заповедник. Но, незнание законов, как известно, не освобождает от ответственности.
— Ясно, — Рита выдавливает из себя дежурную улыбку, поворачивается к столу, неловко задевает лежащую на краю папку, из которой тут же на пол высыпаются разнокалиберные готовые снимки. Пытаясь их поймать, роняет подставку с маркерами, карандашами, ручками. Краснеет.
— Я зайду позже, — сбегает Ольга, чувствуя себя препротивно.
На улице все тот же серый февраль и Городок, который теперь кажется еще более унылым, чем прежде.
Доставив мрачного, как повелителя темных сил, отца в офис, Мишка сослался на дела и поспешил улизнуть из серого здания, ставшего в последнее время тюрьмой, а не фундаментом надежности и стабильности жизни.
Сначала он хотел позвонить, но потом понял, что уже поздно — уже припарковался у подъезда нового дома, где со вчерашнего дня должна обретаться Кампински. Только вот машины ее нет на привычном (со вчерашнего дня) месте. А значит, нет и ее самой.
В четвертом классе они неожиданно подружились. Заклятые враги — Золотарев и Кампински единодушно были выбраны учителями для защиты чести класса и школы на городской физико-математической олимпиаде.
Неожиданно для самих себя они составили потрясающий дуэт, сплоченный экстремальной ситуацией. Они понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Дополняли и поддерживали. Они стоили сотни участников и завоевали самый высший балл. Но самая большая победа для обоих состояла в том, что они научились слышать друг друга. Это же стало и их бедой в новых сложившихся отношениях. Ибо под дружбой «не разлей вода» скрылось от посторонних глаз дикое и безумное соперничество буквально во всем, усложняющееся тем, что и Золотарев и Кампински легко могли просчитать каждый следующий шаг друг друга и успеть сделать этот шаг первым.
Последующие несколько лет Мишкины родители только успевали удивляться многообразию интересов собственного сынули, а Олины бабушка с дедушкой устало вздыхали — это не девочка, это черт в невинном обличии!
В отчаянной и интересной гонке незаметно пролетели несколько лет, когда Мишка внезапно обнаружил новые и странные оттенки чувств к заклятой своей подруге. Проснувшиеся гормоны ехидно-доверительно подсказывали ему новые способы и плоскости, в которых тоже можно было бы посоревноваться, и он с воодушевлением принялся просчитывать новые ходы, вынашивать радужные планы об их с Кампински романе. Да! А почему нет? Она привлекательна. Она надежна. Она друг, в конце концов!
Глядя сейчас на пластиковые окна третьего этажа, Мишка усмехается себе прошлому.
Это был ее шестнадцатый день рождения. Он готовился к нему, как вся советская армия готовилась к штурму Берлина. Выбирал подарок и цветы, продумывал стрижку, одежду, свою речь. Отрабатывал перед зеркалом жесты и интонации. В мечтах он не раз уложил ее на все, что хоть как-то могло послужить опорой в этом нелегком деле, и в назначенный час получил жесточайший отказ.
— Я не люблю тебя, Золотарев! И не хочу! — едва сдерживая слезы, кричала она после его объяснения так, словно он действительно предал ее. — Ты же был моим другом! Как ты мог?! Как ты мог такое подумать?!
В одночасье Мишка лишился верной подруги, нежной возлюбленной и предполагаемого первого в своей жизни секса. Но так и не понял в тот день — почему?
Телефонный звонок отвлек от тени воспоминаний — Джамала позвонила сообщить о списке текущих дел и между делом узнать — Куда ты вообще пропал? Все хорошо? Что-то случилось?
— Я без звонка, — Оля растерянно пожимает плечами. Бабушка хлопочет, что это неважно, и врасплох ее еще никто никогда не заставал. — И не застанет!
— Уж единственную свою внучку я всегда найду, чем угостить! — настойчиво усаживая за стол, успевает заметить. — Хотя, ты всегда была худовата, этим не удивишь. А в остальном похорошела. Повзрослела. Посерьезнела. А где твои вещи-то?
— Она и впрямь на сестру мою в молодости стала похожа, одно лицо! — не давая Ольге ни шанса вставить хоть слово, замечает дед. — А Соня – копия наш отец была, а отец был весь в моего деда-исследователя, который ушел с экспедицией в Гималаи, да так и не вернулся...
Пользуясь тем, что старики все сами за нее себе расскажут, Ольга на минуту останавливается у старого трюмо. С полочки на нее внимательно и серьезно смотрит странная женщина в строгой военной форме. Она не попадает ни в один из признанных канонов женской красоты и вместе с тем она завораживающе прекрасна, как яхта, автомобиль или межконтинентальная ракета перед стартом. Стремительные и вместе с тем плавные линии – собранное, сильное тело, спортивная по-спартански фигура в одновременно напряженной и изящной позе. В детстве и юности Ольга почти каждый день сравнивала свое лицо со старыми фотографиями Софьи Игнатьевны, после – забыла. Сейчас же удивленно смотрит на собственное отражение. Ее всегда раздражала в себе эта слишком светлая кожа (там, где у смуглых ничего не заметно, я же открыто демонстрирую каждый прыщ или эмоцию), слишком темные на ее фоне глаза с золотисто-русыми, в цвет волос, ресницами и непередаваемо-фамильная посадка головы.
«Так и есть!» – теперь это не просто «прямые брови, высокий лоб и классический, римский нос», это некая совокупность, как признак породы у собак.
Иронично скривив красивые губы, Ольга все равно осталась похожей на свою гордую двоюродную бабку, отвернулась.
— Дед недавно фотографии все старые разбирал, — доверительно делится бабушка, собирая на столе целый чайный пир с пирожками, конфетами, вареньем, зефиром и бог знает, чем еще.
— Хочу в порядок привести семейный архив, — соглашается Федор Игнатьич. — И тебе оставлю после. Ты, точно знаю, всю эту память сохранишь. Ты наша кровь и наша фамилия, не то что Дашутка…эх….
Бабушка прикусывает кончик языка, ждет, пока муж покинет гостиную.
— Совсем осерчал он тогда на Дашеньку, — вполголоса жалуется внучке, едва крепкая, с армейской выправкой фигура, пропадает за портьерами. — С тех самых пор так и не знается ни с ней, ни с зятем, и даже Дениску не признает. Ты-то сама мать давно видела?
В глазах бабушки и строгом ее голосе укор, за которыми прячется житейская, бабья такая вина за непутевую дочь.
— Давно. Я не хочу об этом говорить, — твердо отвечает Ольга. Спустя много лет, она научилась отвечать на этот вопрос не лукавя. — И встречаться нам незачем.
— Она твоя мать, — звучит убийственный житейский довод.
— У меня еще и отец есть, теоретически, адмирал, — отвечает детская обида. — Но он хотя бы не выгонял меня из собственной квартиры…
— Ты здесь по работе? — громкий голос деда отправляет в тень прозаичные дрязги. Федор Игнатьевич заполняет своей персоной гостиную. — Ты без вещей, но на машине.
— Да, дедуль. Мне компания предоставляет квартиру, — с облегчением отвечает Оля. — Буду проектировать новый район.
—Ишь ты! — хмыкает дед, садится напротив. — С Золотаревыми? — в восемьдесят семь его взгляд прям, тверд и ясен. Бабушка наливает ему чай в старую, большую, глиняную кружку.
— Где-то с ними, а где-то и против, — в голосе девушки слышен задор. — Только я все равно своего добьюсь! Вот увидите!
— А район-то где? — интересуется бабушка.
— Что-то у них не идет толк в последнее время, — сомневается дедушка. — Что ни возьмут, все потом стоит долгостроем.
— На болотах, — серьезно отвечает внучка и изо всех сил скрывает, что всерьез боится услышать неодобрение. Ведь это действительно сумасшедшая идея и действительно близкие люди. — Там самое удобное и выгодное во всех отношениях расположение.
— Кроме только болот, — бабушка озадаченно замолкает.
Ольга переводит взгляд. Из глаз деда Федора на Ольгу смотрит целая эпоха. Больше чем полвека назад он приехал сюда в команде молодых инженеров-конструкторов для проектировки и строительства огромного завода. Городок в то время был в несколько раз меньше нынешнего, а кое-где из-за скопления строительных вагончиков-времянок напоминал невиданных масштабов цыганский фестиваль. На «подъем» завода со всей страны слетались будущие специалисты, энтузиасты, невесты, что привело к первому строительному буму. Заводской район поднялся в считанные месяцы — стандартные двух-трехэтажные дома, расставленные, словно солдатики на широком плато, продуваемые всеми ветрами и с перебоями в работе водопровода. Тогда и это жилье было роскошью!