— Потом было принято второе решение — Октябрьский район. То, что позже назовут «хрущевками», выткалось «коробками-микрорайонами». Он аккуратно и гармонично вписался между Заводским и Мещанским (историческим) центром. На мой взгляд — это был самый вменяемый проект за все годы до и после. Потому что потом девятиэтажками подняли Светлый — кластер зомби, — дед Федор поморщился. — Однотипные, серые панельки у черта за пазухой. Ни подойти, ни подъехать. Вечно замусоренный и задымленный.
— Его крестный отец Никитка Золотарев — на нем он пришел инженером и поднялся выше. — Федор Игнатьич берет паузу на глоток остывшего чая. Ольга молчит, систематизируя услышанное, многое из прозвучавшего она знает, но все же это не умаляет интереса. — Тогда тоже звучали предложения об освоении «Северо-Запада», — задумчиво продолжает дед, глядя в относительно близкое прошлое. — Их громче всех высказывал Юра Афанасьев, хотя, в то время он был уже далеко не Юрой.
— Он тебе в отцы годился, — вставляет бабушка.
— Он до самого конца не выглядел так, — отмахивается дед Федор. — Это не человек был, а ходячая атомная станция. От него можно было всю городскую энергосистему подпитывать в случае ядерной войны.
Бабушка только отмахивается — ладно, ладно.
— Жаль, но в то время решения принимались не целесообразностью, а какими-то «партийными» соображениями. Впрочем, тебе это ни о чем не скажет и не поможет, — Федор Игнатьич испытывающе смотрит на внучку. — А ведь я помню, как ты там пропадала.
— Чуть свет, Оленька на озеро, — улыбается воспоминаниям бабушка.
— Только там была абсолютная тишина, — Ольга связывает их с текущим временем. — Это очень важно. Я не понимаю, как можно было упустить, что доминирующее направление ветра там к заводу и железной дороге, а не обратно, как в Заводском или в Светлом. Ни шума, ни дыма, ни затхлости в мыслях и мозгах, — она тихо смеется.
— И с водой там получше, чем в Заводском-то будет, — согласно кивает дед, бабушка ворчит, что с водой там будет даже слишком хорошо. — Она там везде, у нас в детстве столько скота там потонуло на заливных лугах. Хоть рис сажай!
— Венеция вообще стоит на сваях, и ничего! — провокатором усмехается Ольга. Бабушка строжится, а потом тоже прыскает со смеху, один Федор Игнатьич остается серьезным.
— Не по зубам эти болота Золотаревым. И всему их Филиалу тоже, — он кивает, словно соглашается сам с собой. — Никита чувствует это, потому трусит, — смотрит на Ольгу. — А вот тому, в ком живет дух Петровского города, (Бог с ней, с Венецией, наш-то тоже не прост) есть смысл попробовать. Ты – наша смелость, гонор всей нашей фамилии — дерзай! Не зря мне Софья со своим адмиралом на днях снились. Не зря!
Закусив губу, Рита закрывает глаза, чтобы не расплакаться.
Тихо журчит вода в фаянсе общественного типографского туалета. Лампа дневного света жужжит где-то в вышине потолка. Пестрый, казенный кафель рикошетит эти два звука и уносит их в вентиляцию.
Склонившись над умывальником, Марго считает пять на вдох, пять на выдох, а в сознании неуправляемо колотится обида и досада на себя саму.
«Неудачница! Дура неуклюжая! — кричит что-то с самого темного дна души. — Ты просто ходячий позор! Зачем ты вообще есть в этом мире?!», — и по щеке быстро-быстро сбегают слезы — не удержала даже их!
Капают с подбородка в мойку, в темноту склизких канализационных труб.
Кто-то дергает входную дверь. Шпингалет неуверенно шатается, но удерживает позицию.
Рита ладонью закрывает собственный рот. Хочется выть волчицей. Излить душу в этом, полном тоски, вое морозной ночи при полной луне, но даже этого права у нее нет — у нее все хорошо. В этой жизни лучше, чем у всех. Только позавидовать.
====== 5 ======
Второй раунд переговоров начался ровно в три. Вернее, он начался в тот момент, когда Ольга Кампински столкнулась в коридоре с Золотаревым-старшим и после приветствия поинтересовалась, к какому выводу он пришел. Сверху вниз смотреть на «эту девочку» у него больше не получалось по причине роста и немалого гонора последней, поэтому он набрал в грудь воздуха и ответил — идем!
Заметив, как эти двое с решительным видом дуэлянтов прошествовали в актовый зал, Джамала посчитала своим долгом оповестить всех заинтересованных и высокопоставленных местных лиц, начиная с Золотарева-младшего. Которому, кстати, не очень понравился тот факт, что минувшим вечером ее домой подвозила Кампински.
— Могла бы такси взять, — пожал плечами он. — Надеюсь, ничего лишнего вы… не сказали друг дружке.
— Лишнее ты ей сказал за вчерашним кофе, а я молчала, — постоянный баланс между стервозностью и уступчивостью выматывал, но и добавлял жизненного тонуса.
Голоса в актовом зале повысились до критической отметки.
Слушая гневную тираду о том, что такое строительство в данном месте в принципе невозможно по множеству явных и косвенных причин, Ольга вежливо кивала и улыбалась.
— А теперь, коллеги, — она окинула взглядом собрание местных «авторитетов», остановилась на Золотареве-старшем, — я расскажу вам как и почему этот район не только может, но и должен быть построен именно там, на Северо-Западе. Михаил Никитич, документация с вами?
Она действительно родилась в Ленинграде, в этом северном городе, раскинувшемся на болотах. Явившем свидетельство целеустремленности одного великого человека и укрепившемся коллективной несгибаемостью истинного духа многих других, озаренных, окрыленных, вовлеченных.
Ленинградом звала его Софья Игнатьевна, двоюродная бабушка, заменившая маленькой Оленьке мать и отца и весь остальной мир до пяти с половинкою лет. Отдавшая «чаду» все — свою любовь, знания, нежность и чувство сопричастности к «застывшей музыке» архитектуры, каналов, мостов. Своими прогулками и рассказами она создала в памяти маленького человечка крепчайший фундамент для прекрасного замка воображения с крепкими стенами характера. В него вложила все тепло своего одинокого к преклонным годам сердца. Ее муж давно умер. Ее сын хорошо устроился в Австрии и хотел бы забрать мать к себе и внукам, но больше всего на свете Софья Игнатьевна любила свой город, не могла с ним расстаться. Любовь к нему она концентратом вводила в каждую бутылочку с детским питанием, в каждый взгляд, обращенный к новорожденной жизни в ее тихой и старой квартире.
Софья Игнатьевна с большим скепсисом отнеслась к беременной семнадцатилетней племяннице, которую брат попросил приютить у себя до времени. Даша не нравилась Софье, но родственный долг она исполняла достойно. Вежливо, терпеливо, где-то участливо. А когда появился в доме сопящий комочек, то неожиданно привязалась к нему всем сердцем.
Дочь не нужна была слишком юной матери. Родив от трусливого и непостоянного Ромео, Джульетта хотела бы вычеркнуть этот эпизод из поэмы своей жизни. Поэтому ни секунду не препятствовала Софье Игнатьевне, неожиданно решившей взять полное шефство над неугодным младенцем…
Золотарев-старший тяжело смотрит на Ольгу. Она прямо смотрит в ответ.
— Кто твой отец, девочка? — спросил когда-то давно кривоногий отчим Джамалы.
— Мой отец – адмирал! — гордо ответила девочка надвигающейся тени Золотарева-старшего, а он странно усмехнулся и согласился.
— Значит, строишь здесь свой личный Ленинград? — проскрипел он сейчас усмешкой. — Или Санкт-Петербург.
Ольга чуть вправо склоняет голову:
— Он смог, и я смогу, мы с ним заодно, одной соленой крови.
— Говорить красиво ты мастер! — мужчина тяжело выдохнул. — Хорошо. Готовь проект. С предварительным согласен. Но учти, утверждать его буду не только я.
Башня из деревянных кирпичиков дрогнула, но устояла. Мишка затаил дыхание, Ольга еще раз осторожно потрогала один из нижних блоков, с поджаренной на боку надписью «дженга». Джамала ахнула и засмеялась: