— Спокойной ночи! — оповещает Соня весь неподвижный двор с опустевшей детской площадкой.
— И тебе, лапа, — отвечает ей Ольгин голос. Мишка ревниво следит за тем, как Рита и Соня скрываются в дверях подъезда, и буквально срывается с катушек — «а теперь, сука, молись!»
Но, прежде чем он успевает покинуть свое убежище, Ольгина ауди, мигнув красными стоп-сигналами, покидает тихий дворик.
Не чуя ног под собой, Мишка бежит в соседний двор, прыгает за руль своего пежо, трогается резко, со страшным визгом покрышек по асфальту.
Раздираемая сомнениями и гормонами, Кампински летит по опустевшему проспекту. И даже жалеет, что так недалеко они с Ритой живут — разогнаться особо негде, чтобы красиво пострадать под музыку, как в кино.
Мазнув ближним светом по компании местных неформалов, облюбовавших лавочку у крайнего подъезда одного из «шукшинских», Ольга паркует машину. Гасит свет, но в салоне все равно светло как днем.
— Что за дебил? — морщится на бьющий по окнам «ксенон», поднимается из-за руля. Дальнейшее осознает на уровне инстинктов — тот «дебил», что пытался ослепить ее своим, видимо, дальним, бросает машину, выскакивает с явным намерением в два шага преодолеть разделяющее их с Ольгой пространство. Мозг холодно прогнозирует его действия, исходя из траектории и скорости движений, делает поправку на явную агрессию, исходя из резкости и дерганности, а потом между ними внезапно вырастает третий персонаж и неслабо встречает первого кулаком в лицо. Отчего последний едва не падает, но успевает сгруппироваться и увернуться от следующего удара.
Ослепленный яростью, Мишка не сразу заметил перекошенное ненавистью лицо Талгата, а лишь получив от него кулаком в собственное.
Ослепленная светом Мишкиных фар, Ольга не сразу понимает, что эти метелящие друг друга парни — Исин и Золотарев.
Отступив на два шага, она на автомате берет протянутую одним из нефоров сигарету и до скрипа в легких затягивается чуть горьковатым дымком. Тишину позднего вечера заполняют звуки возни, ударов, рычания и сжатой матерщины. Примерно равные по силе, телосложению и реакции, ни Мишка, ни Талгат теперь явно не уступят друг другу до первого нокаута. Ибо первая кровь уже замазала обоих. Она капает с подбородка на грудь, сочась из разбитого и свернутого набок Мишкиного носа. Правый глаз Талгата тоже слегка заплыл. Харкая в пыль асфальта, противники, чуть пригнувшись и не сводя друг с друга напряженных глаз, делают несколько шагов по кругу вправо, влево.
— От ты дебил, — с чувством шипит Золотарев, кривит губы, выказывая крайнюю степень презрения. — Она ж… — он успевает поставить блок против удара справа, но отвлекается на него и пропускает удар в челюсть снизу вверх, нанесенный с такой звериной силой/ненавистью, что Золотарев буквально опрокидывается на спину и остается кататься на асфальте, рыча и закрывая разбитое лицо руками.
— Сам ты… — язык явно не слушается Исина. Так бывает, когда из-за бешеного выброса адреналина все тело прошибает такая дрожь, что зуб на зуб попасть не может. Тут не до речей в стиле «эпик». Тяжело дыша, Талгат стоит над катающимся в пыли Золотаревым и, видимо, решает не добивать. Слов Мишки разобрать невозможно.
Ольга тоже молчит, в два затяга докуривая сигарету.
— Он ему челюсть сломал, — приглушенно комментирует кто-то из притихшей толпы юных неформалов.
Забавно, но до этого они воспринимались Ольгой, как неодушевленные статисты.
— Да не, тот язык откусил, наверное, вишь, воет, — спорит другой.
— Шли бы вы отсюда, — негромко советует детям Кампински, оглядывается, целит взглядом в многоголовое тело компании. — И твоя мысль про язык. Мне понравилась.
Оказывается, «Лунный ветер» работает даже ночью и даже имеет свой штат постоянных посетителей в это неурочное время суток.
— Мы часто сюда на дежурстве бегаем за кофейком, — признается Карапетян, хмыкает ,— а Карина права была. Женщины – ведьмы, они иногда такие вещи знают!
Ольга переводит тяжелый взгляд на бывшего одноклассника:
— Ты о чем?
Ее мысли работали на удивление ясно и слаженно — «избавиться от случайных свидетелей. Убедить чувака с адреналиновым шоком (Талгата), что она не враг и ее убивать не нужно. Погрузить в машину другого чувака с болевым шоком (Мишку). Взять первого в помощники и обоих доставить в травматологию к третьему чуваку».
— Она сказала, что один из вас ко мне вернется сегодня, — опуская голос до полушепота, отвечает Арсен. — Как в воду глядела, ведьма.
Ольга смотрит на него, и губы, помимо ее воли, растягиваются в какой-то людоедской ухмылке.
— Это нормально, — подает голос вполне уже пришедший в себя Талгат. — У меня брат и дядя на скорой работали. Не дай господи послушать, как они шутят. От смеха вздернешься.
Короткий хохоток Арсена будит задремавшего студента-бармена, тот вспоминает об оплативших заказ посетителях и приносит им кофе.
— И ты прав оказался, хоть и не ведьма, — глядя в свою чашку, произносит Исин. Арсен выжидающе-вопросительно поднимает глаза.
— Завтра она к вашему Руденко поступит, — заканчивает Талгат. Ночь в ужасе шарахается от нового приступа Карапетянского хохота. Ольга удивленно смотрит на парней, пытаясь понять логику происходящего, где Арсен насильно жмет руку Исину, крича во всю глотку.
— Ай, молодца! Мужик! С Андрюхи теперь простава! — а потом, будто между делом, оборачивается к Ольге. — Вези его домой, мать, пока сам ходит.
Когда шаги и насвистывание «врача без границ» затихают в ночной тиши, Ольга поднимается из-за столика, тянет за собой Талгата.
— Давай, давай, герой. Время три, хоть немного поспать.
— Я к Ложкину. В гостиницу, — Исин тяжело поднимается следом. Арсен оказался прав и в том, что с каждой минутой Талгат выглядит все хуже. Сейчас, например, словно пил неделю беспробудно или употребил очень сильное психотропное. Заторможенный, с явной потерей ориентации в пространстве, язык заплетается — «стандартный расколбас после адреналинового шока».
— Угу, — Ольга направляет к машине, открывает перед ним дверь ауди, — садись, — обходит, ныряет за руль.
— У тебя отходняк будет позже, — еще в беспощадном свете ламп приемной пообещал Карапетян, щурясь на зрачки Кампински, словно через них заглядывал в ее программный код. — Или не будет вовсе. Золотареву веселее, он ему нос перебил, челюсть сломал, два зуба выбил. Язык цел.
— Если бы не ты, я вместо Мишки сейчас валялась бы у Арсена, — констатирует Кампински, выруливая на проезжую часть. — Как ты там оказался в этот момент? Я думала…
— Он к Джамале ломился, — наверное, так хреново выглядят люди под «сывороткой правды». Заторможенные зомби, отвечающие на любые вопросы, даже если их не спрашивают.
— Когда? — обалдевает Ольга. — Вчера?
Талгат смотрит вперед, если можно так сказать при условии, что правый глаз заплыл и превратился в щелку, а левый уже стекленеет надвигающейся отключкой.
— Нет. В Москву когда и Рита с нами.
Ольга кивает — поняла.
— Она не пустила его, — монотонно продолжает Талгат.
— Не сомневаюсь даже, — Ольга сворачивает во двор своего дома, паркуется у подъезда. — Ложкин отменяется. Идем.
— Она… — бормоча свою правду, Талгат на автомате покидает машину.
— Любит тебя, — звякает сигналкой Ольга, следит за тем, чтобы он двигался в верном направлении. — И будет теперь тебе верной до самой смерти. Давай, шагай и живи. Блин.
Тупая, ноющая, невыносимая боль, соперничая с душевной, резко возвращают его в этот мир. В глазах светлеет, а душа проваливается в вечный мрак, где урывками вспыхивают воспоминания. Рита в проеме двери, Соня скачет по облущенному бордюру, компания смеющихся людей за столиком в уличном кафе и почти физическая ненависть к ним. Ко всем вместе и каждому в отдельности. Ненависть похожа на второе тело, повторяющее контуры первого, но гораздо сильнее потому, что в ней нечему болеть. Она чистая энергия, она рождена для того, чтобы делать больно. Это она заставляет подниматься физическое тело, когда его слабенькие возможности на пределе, идти в слепую атаку и убивать.