Мишка вглядывается в лица, выбирая следующую цель. Вереница лиц закольцовывается – Рита, Ольга, Джамала, Исин, Карапетяны, Рита… Не найдя адресного выхода, не чувствуя движения вперед, ненависть впивается в собственное Мишкино тело. Словно адская змея запускает яд прямо в спинной мозг, нервную систему, выжигая их изнутри, голодной собакой рвет плоть. Миша не может сдержать стон, вернее, он даже не ощущает/не понимает его. Обратная сторона сделки с ненавистью — боль. Если тело не слушается, не поднимается на ее зов, ненависть начинает уничтожать его же. Потому что ей, по большому счету, без разницы, что уничтожать. Она не имеет понятия добра и зла, не делит тела на свое и чужое, не умеет сочувствовать и любить — она ненависть, энергия разрушения.
— Арсен Вагитович, как хорошо, что вы пришли! — громко, испуганно зовет высокий девичий голос из невидной темноты. — Тут пациент просто ужасно стонет, он проснулся, наверное.
Цепляясь за голосовые вибрации, Мишка словно пытается вынырнуть из-под воды, как будто там должно стать легче, но вверху, разочарованием и страхом его встречает вкус больницы, вперемешку с привкусом собственной крови.
— Людочка… — гремит в той же мглистой недосягаемости голос Карапетяна, — обезболивающее… — дальнейшие слова Золотарев не воспринимает, они становятся просто оглушающим шумовым эффектом, волной вибраций разной амплитуды и интенсивности, а потом по телу разливается слабость и странное безразличие к этой самой непрекращающейся боли. Она еще есть, она никуда не ушла, не исчезла. Просто Мишка как будто смог от нее отвернуться, упаковаться в вакуумную, тонкую пленку. Как овощ, завернутый мамой для хранения в холодильнике… карусель лиц останавливается образом Нины Андреевны. Ее строгим, готовым к осуждению, взглядом — Мишка опять не оправдал оказанное ему высокое доверие. Всезнающая мать, разумеется, донесет отцу. Оправдывая желанием какого-то странного добра, она всю жизнь выступает на противоположной стороне.
Плотнее укутываясь в пленку небытия, Мишка тонет во мгле полного безразличия к боли, матери, жизни.
====== 29 ======
Завидуя Талгатову забытью (иначе его нездоровую отключку не назовешь), Ольга призраком самой себя слонялась остаток ночи по сумеречной квартире, ставшей вдруг ну совершенно чужой, заполненной не вещами, но ворохом дней и событий. Словно листами кальки с чернильными набросками ситуаций и разговоров. Вот, например, первая встреча с Мишкой — здесь, стоя у окна и глядя в гипотетический «Северо-Запад», они обсуждали его перспективы.
«А на самом деле в тот момент я все время взглядом возвращалась к просматриваемой отсюда площадке перед местным торговым центром, залитой расплавленным солнцем февральской оттепели, и наивно ждала вновь увидеть случайную Незнакомку…»
Иллюстрации с кальки памяти оживают беззвучными слайдами, грозя вновь затянуть в прожитый уже день желанием исправить принятые тогда и казавшиеся правильными решения.
— Не исправить. Да и не стала бы! — шизофренически беседуя сама с собой, Ольга комкает полупрозрачную/призрачную бумагу, забрасывает в угол, откуда, накапливаясь завалами, прошлое мятыми листами шуршит теперь под ногами шепотом отзвучавших фраз.
— Shit… — в тон им шипит анакондой Ольга, незаметно для себя засыпая на «любимом Ритином месте», выбрав его, в выстуженной сквозняками из прошлого квартире, инстинктивно, на подсознании. Кутаясь в него и плед, Ольга мысленно (или во сне уже), возвращается в их первую с Ритой поездку за Городок. Еще не было ничего, лишь предвкушение, интерес, машина летит вперед, солнце слепит глаза, Рита кусает губы, а Ольга чувствует крылья за спиной. И вдвоем они едут, и едут, и едут…
Заканчивая смену, Арсен проводил до стоянки отца бывшего своего одноклассника, а ныне пациента.
Никита Михайлович приехал почти сразу, как дежурная медсестра сообщила о ночном происшествии. Успел поймать Арсена и теперь больше половины часа пытал вопросами, сводя к их к единому «кто виноват?» и, судя по всему, уже ответив себе на него.
— Теперь только ищет, как доказать, — отделавшись от Золотарева-старшего, Арсен набрал сначала Ольгу, не дождался ответа и перенабрал Талгата. — Так что готовьтесь. Кампински-то где?
— В душе, — обшаривая взглядом содержимое Ольгиного холодильника, бурчит в трубку Талгат. — Как сам-то?
Хмыканье Карапетяна красноречивее тысячи слов.
— Да уж получше, чем… сам знаешь, кто, — в его реальности слышны шаги, приглушенные или далекие голоса. — Смену сдаю. К Руденко когда Джамалку привезешь, скажи, что от меня, и не рычи так на него от ревности. Отелло.
— Да пошел ты… — почти беззлобно бурчит Талгат, оглядывается на появившуюся в дверях кухни Ольгу. — Вон, Кампински еще расскажи, что делать, — отдает трубку и «возвращается» в холодильник за добычей.
А Городок тем временем — как театр — полон слухов. В том смысле, что это обычное, рабочее состояние любых человеческих сообществ. Существует даже версия, по которой человеческий язык и развился-то только благодаря сплетням, стал более гибок, информативен и дал древнему человеку новую силу, не существующую доселе в природе.
«Мишку пытались убить! Он в коме!» — лейтмотив наползающего утра в Городке.
Сарафанное радио тиражирует всё новые версии посредством «испорченного телефона» и при участии недюжинной фантазии Нины Андреевны, ее дочери Светланы, а также Катерины Изотовой, вступившей не так давно в почетные членши истинных женщин Городка.
«Борца за справедливость пытались уничтожить!» — значится на первых виртуальных полосах слухов. Почему борца, с кем/чем и за какую именно справедливость, история умалчивает, отметая эти детали, как не очень важные в священной войне. Главное — борец, справедливость и убить, а расставить ключевые слова каждый может в любом удобном ему порядке.
«Московские конкуренты — подозреваемый номер один Исин Талгат», — уточняет один источник.
«Подозреваемый номер два — бывшая одноклассница Ольга Кампински», — подсказывает другой узнаваемый голос.
«Номер три — Джамала, уволенная вчера одним-единственным днем спустя пять лет верной службы».
И совсем уже экзотика — это заговор Риты и Ольги с целью расправиться с Мишкой, не дающим развода неверной жене из-за маленькой дочери.
В штаб-квартиру стекаются соболезнующие. Получив новую информацию, передают ее дальше по всем своим доступным каналам.
Слушая маму, находящуюся на грани истерики, Рита некоторое время не могла отделаться от предательской мысли о том, что в Городке ночью произвели испытание неизвестного психотронного оружия. Иначе как еще разумная, современная женщина-математик всего за одну ночь может превратиться в брызжущую слюной истеричку, явившуюся ни свет ни заря и не замолкающую теперь ни на минуту.
— Ты понимаешь, что его хотели убить?! — в сотый раз за текущее утро вскрикивает Диана Рудольфовна. — Из-за тебя! Люди все так говорят и считают!
Отвечать бессмысленно. Уже пробовала, не помогает. Рита закрывает лицо ладонями. Разговаривать сейчас с мамой, все равно, что с параноиком в период обострения, можно только вколов ей успокоительного и уютно завернув в смирительную рубашку.
— Ты слышишь меня?! — продолжает истерику женщина. — Не закрывайся! Отвечай!
— Заварить тебе ромашки с пустырником? — отнимая руки от лица, спрашивает Рита. — Иначе с тобой сегодня общаться просто невозможно. Я не знаю, кто ты и что сделала с моей мамой…
Обычно попытки обезвредить непонимание юмором поддерживаются обоюдно с обеих сторон. Но сейчас неизвестная психотронная хрень явно еще имеет эхо воздействия.
— Я тебе объясню! — ядовито отвечает Диана Рудольфовна. — Тебя обвинят в попытке убийства или убийстве, если Миша, не дай бог, не выкарабкается. Посадят в тюрьму…
«Наша песня хороша, начинай сначала».
— Мама! Перестань! — не выдерживает Рита. — Большей глупости от тебя мне даже представить сложно! Через… скоро я встречаюсь с Ольгой. Наверняка, она знает достаточно об этом происшествии…