Средь всех этих смутных раздумий глаза его оставались открытыми, взгляд уперт в землю, однако невидящ. И все же зрение вернулось к нему, когда приблизились к Мику два черноватых предмета, не очень-то опрятных. То была пара ботинок, не порожних. Взгляд Мика вознесся к округлому сияющему лицу типчика, известного Мику под именем Джека Даунза. Лицо было приятным и, казалось, говорило, что происходит с юга страны, из края пригожих коров, праздных плодовитых свиноматок и милых кур первозданного яйца. Годов ему было, вероятно, двадцать два, студент-медик, и, в дублинских понятиях, «шалопут». Подобное звание незаслуженно, ибо предполагает, что носитель его вечно ошивается попусту, дуется в карты, пьет, путается с девушками и не делает совершенно ничего, а лишь сидит с книгой да ходит на лекции. Мик знал, что Даунз уже безупречно преодолел три года медицинского образования. Его равная готовность усваивать таинства физиологии и пинты простого портера ошарашивала много кого, не исключая Хэкетта, кто иногда поминал синдром Даунза: «Степень тупости, какая способна выдавать сведения, не относящиеся к заданному вопросу, однако изложенные с такой подробностью и форшлагами, что вопрошающий редко дерзает заявить, что ответ неверен». Сие тоже было несправедливо, но мнение Мика уже давно состояло в том, что университетская учеба — дело пустое. Два университетских колледжа Дублина были забиты под завязку сынками бесчестных провинциальных трактирщиков.
— Черт бы драл, — жизнерадостно прорычал Даунз, — ты что здесь делаешь, унылый ты сливин?[34]
— Добрутро, Джек. Да просто отдыхаю и думаю о своем.
— Вот так боже ты мой? Почти полдень. Ты всего три часа как из постели выбрался, а уже отдыхаешь? Какого беса ты не зарабатываешь себе на жизнь или по крайней мере не сидишь где-нибудь в часовне и не читаешь «Аве Марию» за Святые Души? Небось, все еще зовешь себя ирландцем. Гобдо[35], вот ты кто, Майкл.
— Ой, да завязывай уже, — сказал Мик насупленно. — Для твоей шумной, буйной да сиволапой пэддоватой чепухи рановато еще, а уж отчитывать меня за недостаточную набожность не смей вообще никогда.
— Вот как? Что-то тебя грызет. — И далее совершил последний из ожидаемых поступок содействия. Сел рядом. — Не бери в голову, — сказал он тоном, замышленном как участливый, — смотри проще на все и сам увидишь: то, что, как тебе мерещится, тебя тревожит, просто выпарится. Ты квантовую теорию Планка понимаешь?
— Нет.
— Ясно. Значит, без толку рассказывать про эрги. Ты не знаешь, где Чэтэм-стрит?
— Конечно, знаю.
— Так-то лучше. Эта улица довольно близко, а на ней имеется отличное заведение, у Нири{113}. Подымись же, обопрись на мою сильную руку, я отведу тебя туда и закажу тебе там пинту. По правде говоря, мне она нужна и самому.
— Что ж, это хорошая причина туда пойти.
Мик глянул на Даунза, и в голосе у него слышалось подлинное отчаяние. Полученное приглашение оказалось поперек предшествовавшим грезам.
— Джек, не рановато ли нынче браться за эти игрища? Загонять в себя смаэны солода в половине второго?
— Нисколечко. Никаких вообще страхов. Да и в любом случае мне надо с тобой потолковать. Если разговаривать в таком месте, нас подслушают.
— Когда у тебя ближайший экзамен?
— В ноябре. Прорва времени.
— Не лучше ль тебе заняться вмещением теории-другой себе в голову, нежели портера в брюхо?
— Трудно сказать. Пойдем.
Он встал эдак развязно — и в то же время неотвратимо. Что Мику оставалось делать? Он теперь был в безразличном настроении. Тоже встал, и они направились прочь из Грина к Графтон-стрит и вскоре оказались у Нири — в несуетном, укромном прибежище. Джек Даунз заказал две пинты без формальностей уточнить, чего желал бы Мик, и изничтожил половину своей по ее прибытии, одним исполинским глотком. Закинул ноги на ближайший стул.