Голос человека в черном был низким, хриплым, глубоким. Это был голос ночи — безо всяких преувеличений. Собеседник, сидевший рядом, на лишь отдаленно напоминавшей кору настоящего дерева поверхности, поморщился:
— Если бы ты видел тех, кого приходится вразумлять нашей… организации, ты бы так не говорил.
Этот мужчина был ниже ростом, худощав, проще одет — ну, разве что в сравнении со своим vis-à-vis. Добротное кожаное пальто-плащ, с высоким воротником, с откинутым капюшоном, с перевязью для короткого меча и длинного кинжала, с кобурой для небольшого, но мощного арбалета — видно было, что сей персонаж готов к дальнему и непростому пути. На груди его, поверх вороненой кольчуги, тусклой сталью поблескивал овальный знак, украшенный затейливой гравировкой. Человек в черном покосился из-под маски на выбитые в металле слова.
— Тут сказано: милосердие и справедливость. Но разве убийство милосердно? Разве растягивать людей на дыбе — справедливо? А что, если ты ошибешься? Я никогда не убиваю подозреваемых. Это против моих правил, это против законов… моего мира. Пусть решает суд.
Отмеченный знаком недобро усмехнулся:
— Я и есть суд. По законам мира моего. Иногда считанные минуты отделяют жизни сотен, тысяч людей от перехода из тварного мира — в мир бесконечных посмертных мук. А то и чего хуже. Я не имею права колебаться. Если я должен скормить подозреваемому его собственные зубы, переломать пальцы, вырвать ногти или выдавить глаз, чтобы тот сознался в ДОКАЗАННОМ преступлении и выдал сообщников — я сделаю это. Если я должен перерезать впавшей в колдовской транс ведьме горло или вышибить арбалетным болтом мозги безумному колдуну, чтобы прервать губительные чары — я сделаю это. Если понадобится накромсать на ошметки внутренности человека, которого считал лучшим другом, но обнаружил, что он предатель и ведет невинных в погибель — я сделаю это. Это мое милосердие. Проистекающее из справедливости.
Черный пытливо смотрел прямо в глаза собеседнику. Наконец, губы его разомкнулись:
— Ты веришь в то, что говоришь. И я с тобой в целом согласен. Есть вещи, которые должны быть сделаны. Но. «Что именно» и «как именно» не обязательно являются жестко связанными понятиями. Во главе угла моей системы ценностей — человек. Это называется «гуманизм».
— А ты думаешь, у меня какая-то иная система? — живо поинтересовался носитель знака. — Все, что я делаю, все, что МЫ делаем — делается ради людей. Для людей. Во имя людей.
Он помолчал немного, собираясь с мыслями, а потом продолжил:
— Я видел твой мир. Вы живете, не зная многих бед из тех, которые нам привычны. Вам не надо греть воду, чтобы отмыть от дерьма задницу после похода в отхожее место — та появляется в доме мановением руки. Вам достаточно сходить к лекарю — и вместо уродливой пасти, полной гнилушек, можно снова сверкать здоровыми, белыми зубами. Человек — довольно простая скотина: дай ему уют, дай ему комфорт, и вот он уже размяк. И вот напугать его, вбить в него понимание необходимости соблюдать законы становится гораздо легче. Там, где тебе хватает кулаков и плаща — мне порой не помогают каленые клещи и массовые auto da fé. Потому что чем меньше людям остается, чего терять — тем они опаснее и наглее.
— Но так не сможет продолжаться вечно. Нельзя относиться к людям, как к скоту, — мрачно изрек черный. Собеседник кивнул с готовностью.
— Конечно. Но, как ни парадоксально, только жесточайшими из способов можно вбить в людские головы, что ДРУГОЙ человек — не животное. И относиться к нему стоит, как к самому себе. Как к близкому. Как к равному.
Оба замолчали. Черный притронулся к боковине шлема, там, где гладкая поверхность переходила в заостренный выступ, напоминавший ухо настороженно прислушивающегося зверя. Потом встал.
— Прости, мне пора. Это была очень интересная беседа. Надеюсь, мы с тобой еще увидимся и поговорим. Мне бы хотелось.
— Мне бы тоже хотелось, — искренне ответил отмеченный знаком и протянул руку, затянутую в черную перчатку тонкой кожи. — Мне было бы полезно узнать больше о вашем мире. И мне понравилась беседа.
— И мне. Что же, до свидания, Курт.
— Да. До свидания, Брюс. Хорошей работы.
— И тебе. Как бы она ни была нелегка.
Сладкая месть
Автор: Мария Аль-Ради (Анориэль)
Краткое содержание: Арвид, Конрад и Марк пришли мстить за погибшего сородича. То, последствия чего обнаружил в своем доме Александер
Три темных силуэта скользят по ночным улицам. Три бесшумные тени, едва уловимые для человеческого глаза, текут по городу, захваченному празднеством, тонущему в колокольном звоне. Жители Ульма радуются очередному воскресению того, в кого действительно верит хорошо если каждый пятый из них. Город захлебывается пасхальным ликованием и возбуждением, а три неслышные тени идут убивать.
Впрочем, нет, это слово здесь не подходит. Говорить об убийстве можно, когда речь идет о равном. Станет ли человек всерьез говорить об убийстве зайца или овцы? Нет, их цель — иное: месть.
…Когда неделю назад Арвид вернулся под утро — один, — на него было страшно смотреть. «Мы встретили живущего в этом городе стрига, — отрывисто бросил он. — Его зовут Александер. Он убил Криштофа».
Больше не было сказано ни слова. Ни Конрад, ни Марк ни о чем не спрашивали; оба знали: если мастер сочтет нужным, он расскажет об обстоятельствах сам, если же нет, на вопрос все равно не ответит.
«Ты же отомстишь за него?» — вскинулся Марк; Конрад знал ответ и так, ему не требовалось спрашивать о столь очевидных вещах. «О да», — тихо отозвался Арвид, и чтобы не поежиться под этим его взглядом, нужно было провести рядом с ним лет десять, никак не меньше. Марк поежился, Конрад — нет. Он лишь смотрел на мастера чуть вопросительно, ожидая подробностей. «Не сегодня, — тяжело проронил тот. — Нужно выждать… немного. Я скажу, когда будет пора».
Три легкие размытые тени достигают двери нарядного особняка. Мастер стучит в дверь; приоткрывается решетчатое окошечко, и спустя миг створка бесшумно распахивается. Право, что стоит такому, как Арвид, подчинить обычного человека, заставить его выполнить четкий приказ?.. Точно так же, несомненно, он несколькими ночами ранее выяснил все, что хотел, об этом доме, его обитателях и распорядке их жизни.
«Мы отомстим в пасхальную ночь, — зло усмехаясь, сообщил Арвид птенцам. — Александер непременно пойдет на службу, а вот его кошечка — едва ли». Марк широко ухмыльнулся. «Отличный выбор, мастер!» — воскликнул он; Арвид лишь усмехнулся. «Мы пойдем втроем», — не допускающим возражений тоном сказал он. Впрочем, возражений он не допускал никогда, а уж в такой ситуации… Да и кто из них стал бы возражать? Конечно, мастер легко мог поквитаться за своего птенца и в одиночку, помощь еще двоих ему вовсе не требовалась, но за подобные вещи мстит все гнездо. О том, чтобы брать с собою обращенную всего два месяца назад Хелену, и речи не шло: девчонка еще слишком молода — во всех смыслах, и ей не понять всего. Для Конрада с Марком Криштоф был своим, для нее — всего лишь одним из них; она вообще мало на кого обращала внимание, кроме Арвида. Впрочем, для столь короткого периода после становления ничего удивительного в этом не было.
Дверь дома Александера открывается, и Арвид переступает порог. Птенцы шагают следом за мастером, Марк притворяет дверь за спиной, а Конрад видит, как Арвид подступает к отпершему дверь человеку, мягко берет его за подбородок и небрежным движением разворачивает его голову лицом назад. В тишине полупустого дома слышится негромкий, сухой хруст, и тело смертного кулем валится на каменный пол. Это действие задерживает Арвида разве только на миг, но этого хватает, чтобы Конрад оказался на шаг впереди мастера, взлетая по лестнице.
Из коридора второго этажа выбегает еще один человек, судя по одежде — слуга, таращится на чужака.