— У меня есть время, — пожал плечами Курт. — У тебя, конечно, тоже, но работает оно в данном случае на меня. Надо объяснять, почему?
— Ты ошибаешься, — невесело усмехнулся малефик, не открывая глаз, которыми, как уже выяснилось, все равно ничего не мог увидеть. — Ты самоуверен, как все вы. Да просто — как все, считающие себя хозяевами положения.
— Так поясни же, в чем состоит моя ошибка, Зигфрид, — предложил следователь; обвиняемый фыркнул:
— И зачем это мне?
— А зачем было тебе убивать дюжину человек? Если для ритуала, то такой силой можно было уже отправить всю деревню в преисподнюю. Или то были разные ритуалы?
— Не преувеличивай, — поморщился малефик. — Или это такой прием — умножать преступления допрашиваемого на три? На совесть надавить надеешься?
— Ничуть, — парировал Курт. Подобной реакции он не ожидал, но виду, разумеется, не подал. — За эту зиму в окрестностях Аспендорфа убито двенадцать человек, вероятно, даже тринадцать, так как пропало трое жителей, а при тебе были лишь двое. Станешь рассказывать, что больше половины из них задрали волки? Предупреждаю сразу: я тебе не поверю.
— Зачем бы мне врать о количестве жертв, сам подумай? — в голосе малефика послышалось раздражение. — Имело бы смысл отрицать факт их наличия как таковых, но, заметь, этого я не делаю. Даже скажу, почему я этого не делаю. Потому что ты все равно меня спалишь, хотя бы за этих бестолочей, на чей скудный разум я посмел покуситься. И за сопротивление, нападение на инквизитора при исполнении, как там у вас это называется… С последним, впрочем, можно бы и поспорить. Ты же не сказал, мол, Святая Инквизиция, всем лежать. Откуда мне было понять, что вы не залетные грабители?
— Допустим, — не стал препираться Курт, — но сути дела это не меняет и обвинения в подчинении разума двух человек с тебя не снимает. Как ты верно заметил, взяли тебя flagrante delicto (прим.: на месте преступления (лат.)).
— С очевидным спорить глупо, — с удивительным для своего положения спокойствием согласился Зигфрид. — Потому и того, что я убивал людей, пусть и не своими руками, я не отрицаю, хоть прямых улик к тому у тебя и нет, признайся. Но не навешивай на меня лишние трупы, Domini canis, — последнее прозвучало, как оскорбление. — Жертв было пять. И две куклы.
— И какие же из них? — осведомился Курт, доставая тетрадь отца Амадеуса и начиная зачитывать вслух: — «Ульрика Шварцхар, тело найдено двадцать девятого декабря, перерезано горло, вспорот живот, часть потрохов отсутствует. Мужчина, неизвестный, найден третьего января, глаза выклеваны (выколоты?), взломаны ребра, вырвано сердце. Мужчина, неизвестный, найден шестого января, содрана кожа со спины, отсутствуют оба уха и три пальца на левой руке. Мария Кляйн, найдена пятнадцатого января, грудь и живот исполосованы ножом, внутренности частично съедены хищниками…».
— Это бред, — тихий голос малефика лишился изрядной доли былой уверенности. Лицо его побледнело, невидящие глаза широко распахнулись. — Этого не могло быть… Не могло…
— Пояснишь? — уточнил Курт. — Вижу, ты что-то понял, так поделись своим открытием, Зигфрид. В конце концов, без меня ты так и остался бы в неведении.
Подследственный молчал, устремив отсутствующий взгляд в пространство, и на сей раз майстер инквизитор его не торопил. Бывают моменты, когда допрашиваемому нужно дать немного времени на то, чтоб собраться с мыслями.
— Так вот, что это значило… — прошептал наконец малефик, обращаясь скорее к себе. — Дурак… О, боги, какой же я дурак…
— В чем именно выразился сей прискорбный факт? — напомнил о себе Курт; подследственный тряхнул головой и горько усмехнулся:
— Что ж, признаюсь, ты меня сделал, инквизитор. Можешь торжествовать, хотя твоей заслуги тут немного… — он издал короткий смешок и продолжил: — Ты угадал, я действительно проводил ритуал. Для него-то изначально и понадобились куклы. Он должен был дать мне… некоторые новые способности, подробности неважны.
— Отчего же? — не согласился следователь.
— Оттого, что ритуал провалился, — проворчал малефик. — То ли в книгу вкралась ошибка, то ли я что-то напутал… Я, разумеется, получил откатом. Надеюсь, мне не надо тебе объяснять, что это такое? — в голосе Зигфрида вновь прорвались прежние насмешливые нотки.
— Не надо, — кивнул Курт. — Alias (прим.: Иначе говоря (лат.)), та сущность, к которой ты обращался, на тебя обиделась и накостыляла тебе в ответ. Тогда-то ты и ослеп, так?
— Да, — со странной интонацией согласился Зигфрид. — И это был еще далеко не худший вариант из возможных. Однако мне дали понять, что, если я не заглажу свой промах, дальше будет только хуже.
— И чтобы откупиться, ты начал приносить жертвы?
— Да, — медленно проговорил малефик. — Руками кукол, разумеется, сам я в таком состоянии мог только сидеть в укрытии и направлять их. Естественно, для этих целей я выбирал скорее проезжих, которых никто не считал, чем местных, которых быстро хватятся.
— Ты сказал, их было пять… — заметил Курт, в который раз пробегая глазами записи священника. — Тела с выколотыми глазами и вырванными сердцами — это они?
— Какой ты омерзительно догадливый, — хмыкнул Зигфрид.
— Status habet onus (прим.: Статус налагает обязанности (лат.)), — в тон ему отозвался майстер инквизитор. — А остальные?
— Остальные… — с тоской вздохнул малефик. — Остальные не планировались, и я о них даже не догадывался.
Он опять задумался, но на сей раз Курт не позволил подследственному утонуть в своих мыслях, поторопил.
— Тогда откуда же они? Твои куклы взялись провести парочку ритуалов для себя?
— Эти скудоумные простаки? — в голосе Зигфрида прорезалось прежнее презрение и высокомерие. — Нет, что ты, нет… Просто я видел сны. Подробные, долгие, четкие, до малейших деталей. Каждую ночь. Иногда это были кошмары про тот самый, первый неудавшийся ритуал. Иногда про иные ритуалы. Чаще всего кровавые: раскиданные потроха, содранная кожа, с живого человека, разумеется, выломанные кости… Я-то полагал, что это шутки моего перепуганного подсознания, но теперь не поручусь, что мой несостоявшийся покровитель не взял себе таким образом больше, чем было уговорено между нами. Судя по тому, что ты зачитывал, мои куклы воспринимали сон, как приказ, и в точности исполняли его, когда контроль был достаточно силен… или когда им удавалось отыскать жертву. А знаешь, что самое паршивое, инквизитор? — добавил малефик, понизив голос. Называть следователя как-то иначе, даже зная полное его имя, он упорно не желал. — По твоей милости я не выполнил условие: жертв должно было быть семь. А если бы и выполнил… Он обманул меня раз, обманул бы и еще. И я, право, не знаю, не страшнее ли мое будущее, чем даже вечность в огне костра.
Зигфрид горько и зло рассмеялся.
— Подобным сущностям верить нельзя, — кивнул Курт. — Лучший способ не пострадать от них — просто держаться подальше, к чему и призывает Конгрегация денно и нощно чад праведных и заблудших. Но отчего-то каждому, кто прочел пару трактатов, мнится, что он теперь великий маг, исполненный мудрости, и оттого может безнаказанно лезть в то, о чем на самом деле представления не имеет.
— Мне проповедовать уже поздно, инквизитор, — лицо малефика неприязненно скривилось. — Ты зря тратишь слова и оставшиеся мне крохи времени. Тебе что-то еще от меня нужно? Если нет, то давай, жги.
— Есть еще кое-что, — кивнул Курт, с запозданием вспомнив, что собеседник его не видит. — Твои куклы, Зигфрид. Как ты их создал?
— Собрался повторить? — осклабился малефик. — Потребуется сложная смесь из трав, заклинаний и личного обаяния. И пара месяцев времени. Рецепт я разработал сам. Он записан в моем дневнике, который ты наверняка уже отыскал в лаборатории. Если чего не поймешь — не стесняйся, спрашивай, пока я жив, — великодушно предложил он.