Окно в рабочий кабинет было приоткрыто, и со двора доносилось порыкивание мотора — кто-то из механиков гонял «фау-восьмерку», добиваясь от семидесяти пяти лошадок ровной отдачи мощности. Клаус, взяв сигарету в правую руку, левой облокотился на раму и немного понаблюдал за торчавшей из-под откинутой наверх боковины капота нижней частью чьей-то спины, периодически дергавшейся и глухо оравшей: «Давай!» В такие моменты рычание усиливалось, а с водительского места выныривала рыжая голова в засаленной кепке. «Норма? — Не! Ща еще!» — и цикл повторялся.
Когда вонь отгоревшего и отработанного бензина смешалась с табачным дымом, дверь в помещение грохнула, врезавшись в стеллаж с бумагами, и пронесшийся упитанным метеором Отто рухнул за свой стол.
— Ароматы большого города! — прогудел он, поведя картофелиной носа. Картофелина была мощного, селекционного сорта — краснела, бугрясь и поблескивая, на пол-лица. Клаус пожал плечами и продолжил обозревать.
— Я тебя не узнаю, — бурчание Отто стало таким же глухим, как голос рывшегося в моторе механика. Он погрузил картофелину в нижний ящик стола и что-то там сосредоточенно выискивал. — Обычно перед выходом на дело ты драишь свой антиквариат, пока нарезка из ствола не начнет посверкивать. А потом молишься. Что, вообще говоря, дело хорошее, — он вынырнул из-под столешницы и благочестиво перекрестился, — но не в таких же объемах! Это капитан-епископу полагается, а мы простые оперы…
— Я простой опер, — сигарета дожила до короткого картонного мундштука и пала смертью потухших в пепельницу, стоявшую на подоконнике, — ты, значит, простой помощник опера. Капитан-епископ мой непосредственный начальник. И все вместе мы — Святая Инквизиция.
— К чему был этот экскурс в очевидное? — пожал плечами Отто, выуживая из обыскиваемого ящика на свет Божий достаточно пухлую папку и энергично листая ее содержимое.
— К тому, что субординация, — беззлобно резюмировал Клаус, отошел от окна и тоже сел за свой стол. В отличие от помощника, его интересовал верхний, а не нижний ящик. — Вечно ты о ней забываешь.
На аккуратно расстеленную клеенку лег идеально вычищенный револьвер, несколько снаряженных круглых обойм и портупея с кармашками и кобурой. Кроме того, чуть поодаль стала древняя шкатулка темного дерева, с вытертым лаком, заметными царапинами и сложным замком, явно более поздней врезки. Отто фыркнул:
— Ну ясно. Значит, я просто поздно пришел и не застал момент священнодействия. Как человек с больным и ранимым эго, а также вооруженный мерзким характером и до кучи наделенный склонностью к неконтролируемой агрессии и вздорному хамству, промолчу. Раз уж ты берешь с собой это…
Проигнорировав акцент на последнем слове, Клаус ослабил галстук и достал из-под воротника рубахи тонкую, прочную цепочку. Небольшой ключ, висевший на ней, с вкрадчивым щелчком провернулся в замочной скважине. Даже помощник притих, вытянув шею.
— Benedictus Dominus fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum, — строго, сдержанно, вполголоса произнес инквизитор и, откинув крышку, достал из шкатулки совершенно простецкого вида розарий, тут же намотав его на левое запястье. Отто снова перекрестился.
— Вот ты о субординации мне говоришь, а сам же ее методично нарушаешь, — не удержался он от замечания, а на вопросительный взгляд уточнил: — По-хорошему, такие вещи должны храниться в реликвариуме отделения, причем не нашего, а центрального. Только потому что ты не просто Клаус Бекер, инквизитор первого класса, но еще и фон Рихтгофен из тех самых фон Рихтгофенов, тебе спускают подобные вольности.
Очередное ответное пожатие плечами свело к пустому сотрясанию воздуха всю тираду. Одернув манжеты и еще раз осмотрев револьвер, по стволу которого вилась гравировка из трилистников, оплетавших лаконичное «Ira Dei», Клаус все же заметил:
— Если бы я таскал его на танцульки, пофорсить, значит, перед дамочками — у капитан-епископа, как у гаупт-инквизитора, естественно, возникли бы закономерные вопросы. Но когда мы идем на рейд, в ходе которого ожидается сопротивление со стороны одаренных…
— Ты же в курсе, что ты зануда? — ласково пропел Отто, отворяя стенной сейф и добывая оттуда свой «Томмиваффе». За оружием последовала пара целиком снаряженных дисковых магазинов и бронежилет. — Да и, честно говоря, уж прости меня за ересь, но в повседневной работе я больше доверяю замечательным изобретениям человеческого гения, чем напыщенным словам и древним реликвиям. Пускай и обращенным к Нему.
— В твоих словах нет ереси, — кивнул Клаус, проигнорировав «зануду». — Известно же: слово, подкрепленное силой, вразумляет заблудшие души эффективнее, чем само по себе. Некоторые, значит, особо упорствующие в глупости черепа́ оно может без физического подкрепления и не пробить. Но сама сила, отделенная от слова, от идеи, бесплодна. Даже, скорее, разрушительна.
— Ты сегодня просто поразительно многословен, — удивился помощник, втискиваясь в пулезащитное снаряжение, которое было ему слегка мало. — Не знал бы тебя, решил бы, что волнуешься.
Инквизитор побарабанил пальцами по столу, потер чисто выбритый подбородок, зачесал пятерней назад темные, густые волнистые волосы. Отто прекратил возиться с броней и приподнял брови. Сказать ничего не успел.
— Зачем ты пошел учиться на помощника? — вопрос был внезапным, как монашка в борделе. Они эту тему никогда не поднимали, и формулировка застала ответчика врасплох. Тот поморгал белесыми ресницами, оперся на стол и как-то беспомощно улыбнулся.
— У меня, если ты плохо помнишь, не было иных вариантов. Куда податься сироте в Ной-Амстердаме? Бродяжить? Не катит. Приют? Благодарю покорно. Программа воспитанников Инквизиции? — Отто зажмурился, как балованный домашний котяра. — О, вот это было гораздо, гораздо вкуснее всего остального. Конечно, за съеденное там спрашивали по всей строгости, но так и кормили же, словно гуся на Рождество. Да и, знаешь, еще до того, как мои предки канули куда-то без вести, я все детство мечтал подержать в руках инквизиторский револьвер. Прямо искушение какое-то было. Наваждение, прости, Господи, — и он перекрестился в третий раз.
— Искушение, говоришь… — взгляд Клауса словно расфокусировался. Он повернул голову к окну, откуда снова донеслось «Давай!», но смотрел явно не во двор, а куда-то в себя, в те глубины, которые поверяются лишь духовнику и исповеднику. — Я с детства не знал выбора. Сначала епархиальное училище Святого Иоанна-Предтечи для мальчиков на Ланге-Инселе. Потом, естественно, Академия — о, эти годы муштры в Академии! Потом служба. Варианты… — он закашлялся и с тоской заглянул в портсигар. — Манфред, младший, братишка — вот он как-то сумел. Послал всех на вивимахер, уплыл в Европу, летает там себе. Говорят, отличный пилот. Иногда я думаю, — голос стал еще тише, чем обычно, хотя инквизитор первого класса и так не был склонен его повышать, — думаю вот, значит, иногда. Варианты… У тебя они хотя бы были, нет, не криви душой, были. Но ты выбрал сам.
Нехарактерный поток откровенности прервал подпрыгнувший и загромыхавший по столу эбонитовый аппарат. Отто рванулся вперед и сцапал трубку:
— Ротберг! — молодецки рявкнул он в чашечку микрофона и тут же вытянулся, машинально пригладив короткие пшеничные кудри. — Да, ваше Превосходительство! Да, готовы, выдвигаемся!
— Бранд? — поинтересовался Клаус. За пару секунд он словно пришел в себя: ни следа не осталось на лице от того выражения, которое сопутствовало речи об искушениях и выборе. Снова поправив манжеты, инквизитор криво, неприятно усмехнулся: — Ну что, Отто, поехали, ущучим еретиков?
Тот покосился на старшего по званию, с иронией приподнял бровь, но промолчал. Вместо этого оба деловито собрались — и вымелись из кабинета вон.
За открытым окном снова взревел мотор — и более уже не стихал.
***
Патрик Йозеф Бранд, гаупт-инквизитор Ной-Амстердама, пребывающий в чине капитан-епископа, степенно прогуливался вдоль перегородившего улицу панцервагена. Лиловый пилеолус, прикрывавший отчаянно седевшую тонзуру, никак не мог вынырнуть из тени, создаваемой кузовом бронированного авто. Наверное, потому что из здания, вид на которое открывался бы, выйди наблюдатель на свет, яркое пятно вполне могли взять на мушку шнепферы засевших в нем бандитов. И ладно бы выстрелить: по результатам расследования, крепко окопавшиеся и развернувшие щупальца по всему Манхаттану штифельшафтеры добавляли в сбываемый нелегальный алкоголь какую-то отраву, вызывавшую почти мгновенное привыкание у бедолаг, рискнувших поддаться искусу зеленым змием. А судя по заключению экспертов, происхождение отравы было не алхимическим; значит, задействовали ведьму. Возможно, и не одну.