«Дело ясное, что дело темное», — подытожил Куглер, не слишком пытаясь скрыть досаду, и засел за написание отчета. Курт посмотрел на него и даже вдохновился примером сослужителя.
Утром майстер Великий Инквизитор явился в отделение в настроении мрачном, каковому, помимо прочего, способствовала головная боль, поселившаяся над переносицей еще накануне вечером во время составления отчета. В последние десятилетия сей признак того, что Курт увидел что-то важное, но пока не смог увиденное осознать, проявлялся все реже, что лишь усиливало раздражение майстера инквизитора в каждом подобном случае.
Дверь рабочей комнаты следователей он толкнул, по своему обыкновению не постучав.
— …а по словам соседки — «чисто шалава, прости, Господи», — услышал Курт голос Немеца.
Молодой следователь расхаживал по комнате, сопровождая свои слова энергичными жестами. Сидящий за своим столом Куглер взирал на сослужителя внимательно, но молча.
— Это ты о ком? — поинтересовался Курт, затворяя за собой дверь.
— У нас новое тело, майстер Гессе, — развел руками Немец. — На этот раз по моему делу: опять молодая женщина, волосы обрезаны, лицо изуродовано — картина прежняя. Убита этой ночью.
— Как я понимаю, личность жертвы установить все же удалось? — уточнил майстер инквизитор, проходя к окну и приваливаясь к подоконнику спиной, ничуть не возмутившейся подобным обращением.
— Да, — подтвердил молодой следователь. — Хельга Краузе, белошвейка. К ней много кто ходил…
— И судя по тому, что я услышал, не только за шитьем, — кивнул Курт.
— Именно! — опять замахал руками Немец. — И я вот уже Герману говорил — знаете, что любопытно? О предыдущих жертвах кто-нибудь непременно тоже рассказывал нечто подобное. Хелена Вальдманн — дочь лавочника, девица на выданье, про которую открыто поговаривали, что давно уж не девица; Эрика Штайгер — молодая жена плотника, о ней тоже сплетничали, что на сторону от мужа шастала; Элиза Шмит — и вовсе представительница древнейшей профессии, была весьма популярна в своем районе, кстати сказать. Всех убитых женщин объединяет молодой возраст, приятная внешность, цвет волос (все блондинки) и эта самая легкость нравов, — подытожил следователь.
— А всех убитых мужчин — то, что они были хорошими людьми, о которых никто всерьез дурного слова не говорит, — задумчиво проронил Курт, потирая ноющий лоб. — Ты уже вскрывал тело?
— Да, майстер Гессе. Говорю же: картина прежняя. Разве что здесь можно с определенной степенью уверенности утверждать, что перед смертью покойная имела coitus[83]. По прежним телам что-либо на эту тему сказать было невозможно — они сперва промерзли, потом размерзлись…
— А с кем она провела последнюю ночь, выяснить не удалось? — перебил Курт.
— Увы, — развел руками Немец. — Соседи говорят, что на ночь глядя наша белошвейка куда-то ушла, больше ее не видели. Тело обнаружили магистратские на берегу реки. Возможно, убийца хотел столкнуть труп в воду, но что-то ему помешало.
— Майстер Гессе, — подал голос молчавший доселе Куглер, — вы полагаете, что эти два дела связаны?
— Все может быть, — медленно проговорил майстер Великий Инквизитор. — Больно уж все сходится… Томаш, а что можешь сказать о порезах на лице жертвы?
— Они… неравномерные, — пожал плечами молодой следователь. — Ни в какие узоры или символы по-прежнему не складываются. Постойте! — подался он вперед всем телом. — Вы думаете, не той ли рукой они нанесены, которая потрошила того парня? А ведь не исключено… Сравнивать, конечно, сложно, но здесь тоже линии аккуратные, четкие, явно оставленные твердой рукой. Порезы кривые и изогнутые, да, но это скорее чтобы исказить черты, чем из-за неловкости их наносящего.
— Все еще вопрос мотива, — вздохнул Куглер. — Пока что у меня складывается впечатление, что некто взялся избавлять Хайдельберг от женщин, замеченных в недостаточно нравственном поведении. Но это же бред.
— «Во имя великой цели»… — пробормотал Курт, ощущая, как головная боль, нахлынув напоследок, отступает.
— Простите, майстер Гессе? — непонимающе приподнял бровь старший следователь.
— Этот профессор Клостерманн вчера высказал любопытную мысль, — пояснил Курт, выпрямляясь, — что за действиями всякого человека стоит некая великая цель, каковой может быть любой бред. Если взглянуть на ситуацию под таким углом, то избавление города от гулящих красоток вполне тянет на «великую цель».