Белые шестиконечные звездочки —На веках моих, на губах, волосах.
Касаются. Тают.Нигде.
Октябрьские маки
Совладать с такими юбками не под силу даже солнечным облакам —Что ж говорить о женщине в «Скорой помощи»,Чье алое сердце сияет через халат гордо и откровенно.
Дар, дар любви,СовершенноНе прошенный небом,
Поджегшим газ угарный, что бледно горит,И глазами,Застывшими под шляпами-котелками.
О Боже, да что я такое,Чтоб эти недавние рты все вскрикнули разомВ лесу морозов, на васильковой заре!
Берк-Пляж
(I)
Вот, значит, море – великое отступленье.Как помогает солнца бальзам моему жару?
Неоновые шербеты, вынутые из морозилкиБледными девушками, странствуют сквозь эфир в опаленных руках.
Почему тут так тихо? Что они все скрывают?У меня есть ноги, я двигаюсь и улыбаюсь…
Убивают звуки движенья песчаные дюны;Их – мили и мили. Приглушенные голоса —
Дребезжащие и потерянные, вполовину былой силы.Линии зренья, обожженные лысым пейзажем,
Стреляют назад, как резинка рогатки, и владельцу же делают больно.Что ж удивляться, что он – в темных очках?
Что ж удивляться, что он предпочитает черную рясу?Вот он идет, меж сплошных рыбаков, охотников на макрель,
И те к нему обращают спины, как стены,И сжимают в руках черно-зеленые ромбы, как новые части тела.
И море, покрывшее их кристаллами соли,Прочь ускользает, как тысяча змей, с долгим и злобным шипеньем.
(II)
Черный башмак не ведает жалости ни к кому —Да и с чего бы? То – гроб для мертвой ноги,
Большой, лишенной жизни и пальцев ступниСвятого отца, что измеряет глубину своей книги.
Узор купальника, изгибаясь, перед ним склонился, как декорация в театре.Дерзновенные бикини кроются среди дюн, —
Груди и бедра, кондитерский сахарКристалликов белых, мерцающих в солнечном свете,
Пока открывает глаз свой зеленая заводь,И тошнит его от всего, что уже заглотил он, —
От всех этих ног и рук, и обличий, и криков. За кабинками из бетонаДвое влюбленных сдирают с себя липучки застежек.
О, белизной обрамленное море,Я вдыхаю тебя, точно чашу, — и сколько же соли в горле…
Зритель тянется, трепеща,Длинный, будто рулон ткани,
Сквозь тихую злобу и травы,Волосатые, точно интимные части.
(III)
На балконах отеля сверкают предметы.Предметы, предметы —
Инвалидные кресла стальные, алюминиевые костыли.Я чувствую соленую радость. С чего мне гулять
В полосе прибоя, от морских желудей пятнистой?Я – не сиделка, заботливая, в белом,
Я – не улыбка.Вон, ребятишки рыбачат – удочки, крики, —
А сердце мое слишком мало, чтоб стать перевязкой для их горестных ошибок.Вот бок человека: кровавые ребра,
Нервы, торчащие, будто древесные ветки. Рядом —Хирурга зеркальный глаз,
Фасетчатый глаз познанья.В номере, на полосатом матрасе,
Уходит из жизни старик,И жена хоть и плачет навзрыд, а ничем не поможет.