Прессе были отданы два отнюдь не лучших столика. От остальных их отличало разве что неудачное расположение. Зато с сервировкой все было в полном порядке — устроители постарались на славу.
Впрочем, Марина вряд ли расстроилась бы, будь даже стол сервирован единственной бутылкой минералки и стопкой пластиковых стаканчиков. Впервые в жизни ей довелось попасть в такое общество. Раньше ее окружали сплошь Генкины друзья и коллеги, которых интересовала только грубая физическая сила. Тут же едва успевала вертеть головой: надо же, и эта здесь, и та, и тот, и даже вон тот?!
Вокруг были сплошь знакомые лица. Знакомые, конечно же, лишь раскрученными физиономиями. Музыканты, певцы, парочка знаменитых актеров в сопровождении восхитительно длинноногих созданий, скандально известный тележурналист таскал под ручку юного ясноглазого паренька, будто декоративную собачонку. Марина чувствовала, что попала в другой мир. В зазеркалье. Пусть не сказочное, но все-таки.
За столик набилось значительно больше народу, чем было запланировано: пресса халяву любит, и 'просочиться' в зал удалось даже неприглашенным, но опытным представителям заштатных газетенок. Каждому хотелось урвать свой кусок счастья. Хотя бы в виде рюмки водки с крошечным канапе на шпажке.
Русниченко всем своим видом демонстрировал привычность ситуации и даже легкую усталость от всей этой шумихи. Без конца здоровался с кем-то, перебрасывался парой-тройкой фраз, подчеркивая, что все в этом насквозь фальшивом мире ему давно не ново. Вытаскивая из портмоне визитку, сделал неловкое движение, и вот уже на полу перемешались какие-то бумажки, его и чужие визитки, записки, обрывки. Чертыхнувшись, он швырнул бумажник на стол, а сам кинулся подбирать рассыпавшееся добро.
От удара о столик портмоне распахнулось, открыв Марининому взгляду фотографию. Не то чтобы она была слишком любопытна, но попробуй не смотреть на то, что само лезет в глаза. Фото было не слишком свежим — Саша выглядел там несколько иначе, но это явно был он. И не один. К нему прижалась милая молодая женщина, вся в восхитительных рыжих кудряшках, такая счастливая. На руках у женщины — щекастый карапуз.
Сердце заныло: у самой в кошельке лежал семейный снимок, где они втроем, пока еще такие же счастливые… Но почему ей кажутся знакомыми эти рыжие кудряшки? А глаза? Она явно видела эти глаза, и тогда они тоже сверкали счастьем.
Тем временем Русниченко собрал бумажки, и теперь раскладывал их по кучкам: бумажки к бумажкам, визитки к визиткам. Заметив раскрытое портмоне, смутился, быстренько прикрыл, и снова вернулся к визиткам.
Не выдавая смущения, Марина продолжала следить за разворачивающимся на сцене шоу. А мысли упорно крутились вокруг фотографии. Память суетливо подыскивала факты, к которым можно было бы отнести это фото. Кто же она, обладательница кудряшек? Где Марина видела этот счастливый взгляд?
Русниченко проводил ее до самого дома. У подъезда, как водится, полез целоваться. Вместо губ Марина подставила щечку. Отшутилась:
— Сначала я хочу взглянуть на твою руку. Понять, тот ли ты, с кем я могла бы пойти дальше поцелуев у подъезда. Позолоти ручку, дорогой, всю правду расскажу.
Тот снисходительно протянул ей раскрытую ладонь:
— Ну-ну, погадай. Только я в гадания не верю.
— А я и не заставляю. Я не тебе гадаю — себе.
Поводила ногтем по его ладони, покрутила ее под рассеянным светом слабой лампочки:
— Вижу я, что человек ты неплохой. Но не без червоточинки. Ждут тебя дома. Может, не дома. Но волнуется о тебе женщина по имени… Лола. Нет, не Лола. Лёля. Нет, не Лёля. Люда. Да, правильно, Люда. Люся. Не знаю — жена ли, но знакомы вы едва ли не всю жизнь, с детства. Она тебя очень любит, и ребенок у вас общий. Черный кот между вами прошмыгнул, все делите чего-то, и понять не можете, что выяснять ничего не нужно. Нечего выяснять, потому что судьбою вам назначено быть вместе.
Помолчала в ожидании реплики. Однако собеседник молчал. То ли все еще в гадание не верил, то ли слегка обалдел от совпадения. Едва сдерживая смех, Марина продолжила:
— И еще один человек есть в твоей жизни. Не соперник, нет. Скорее, друг. Да, правильно, друг. Хороший друг, давний, надежный. Жили вы с ним рядом, и еще что-то важное между вами было. Подожди, разгляжу повнимательнее. То ли в войну часто играли, то ли действительно воевали где? Нет, в армии служили. А зовут твоего друга Вале… Валентин? Нет, опять ошиблась. Валерий. Да, ясно вижу: Валерик.
Украдкой посмотрела на Сашу. Тот по-прежнему молчал, но лицо его выражало крайнюю степень изумления. Еще бы. Рассказом о жене, положим, она его вряд ли удивила. Если не дурак, сам понял: источник ее тайного знания — фотография. Женщина, ребенок. Тут бы дура догадалась. О том, что они теперь не вместе, тоже легко понять: были бы вместе — вряд ли он стал бы сотрудниц на презентации таскать. А вот именами она его определенно с толку сбила. И некоторыми фактами биографии.
Осталось добить Русниченко самыми интимными подробностями:
— Хороший у тебя друг. И женщина у него есть по имени Марина. Не просто женщина — жена. Детишек у нее много, не могу сосчитать. Нет, у нормальной женщины столько не бывает. Наверное, работает в детском саду или в школе, среди детей. Потому не вижу родных ее детей — если и есть, то размыты, теряются среди такого множества ребятни. И еще грусть вижу в сердце твоего друга. Имя у его грусти такое же, как у жены, но это другая женщина. Не уверена, что любимая, но след в душе оставила. Он считает ее предательницей, но на ней вины нет: он виноват в размолвке. Гордость его виновата. Мужчина не должен быть таким гордым. Страдал сам, заставил страдать ту женщину. Но все в прошлом, оба выздоровели.
— Ничего не в прошлом! — перебил Русниченко. — До сих пор все было правильно, даже возразить нечего. Понять только не могу — где здесь подвох. Не могла ты знать про моего друга, никак не могла. Про жену с сыном — запросто: фотку видела. Имя разве что… Но про Валерку? Ошиблась ты про Валерку. Ничего не в прошлом. Да, жена действительно Марина, действительно учительница, только давно уже бывшая жена — они всего-то полгода вместе прожили. Не любил он ее, назло женился. Надеялся ту, первую, забыть. Не вышло ничего. И не выздоровел ни хрена. Говорить на эту тему не любит, но я-то знаю. А вот про гордость несусветную — в самую точку. Миллион раз говорил — сходи к ней, дурак, может, она до сих пор любит, только и ждет, чтобы ты к ней пришел.
— А разве она любила? Ты с ней знаком?
— Нет, не видел ни разу. Но, думаю, любила. А может, нет — кто вас, баб, разберет. Ты же у нас гадалка, вот ты и скажи — любила ли она.
Марина снова покрутила его руку в разные стороны, произнесла неуверенно:
— Думаю, все-таки любила. По крайней мере, думала, что любила. Хотя и не было между ними ничего. Потому и не могу сказать с полной уверенностью. Все как-то нечетко. В сердце друг у друга есть, в жизни — нету. Хоть убей, не вижу я их вместе. Может, не быть им вместе никогда, а может, даже и не были.
— Не были, — подтвердил он. — Точно знаю — не были. Да и вряд ли теперь будут. Он, дурак, такой упрямый! Говорит: 'Она меня бросила, она меня не захотела, так чего я буду навязываться?'
— Действительно, дурак. Только все равно уже поздно. Но она его не бросала. Уж не знаю, что там между ними произошло, но не бросала она его, верно ждала. На других стала смотреть только после того, как в его жизни появилась ее тезка. Это я точно знаю, это очень четко читается. И еще вижу — что слишком поздно.
— Что, она замужем?
— Нет, одна. Но была замужем. А теперь в ее душе — снег да лед, одно сплошное мужское предательство. Сначала твой Валерик предал, потом другой мужчина. У нее теперь душа мертвая, она уже никогда любить не сможет.
— А это что, тоже на моей руке написано? — удивился Шурик.
— На твоей руке много чего написано.
Собеседник лукаво улыбнулся:
— Ну ладно, будем считать, что я поверил в твои способности. Но правда — откуда ты про Валерку узнала? А тем более про Маринку его?