КОРЫТИН. Так ведь сыск - дело разговорное.
ПОЛЕЩИКОВ. Молчать. А ты старый. Скоро в Приказе будет много новых, большинство, а-то и полностью. Оставим пару-тройку опытных сыщиков для передачи опыта, не больше. Я слышал, ты упёртый, до верховного судьи можешь дойти. Так что со Чухонцевыми?
КОРЫТИН. Я же не спорю, вше превосходительство, не перечу, я только хотел объяснить, как до сего дня было заведено. Обещаю придумать, ваше превосходительство, как обстряпать дело к нашему с вами удовольствию. Одно знаю наверное, что без копииста Половцева некоторые протоколы нового дела, из-за которого всплыло имя купца Чухонцева переписать можно было бы прямо сегодня же.
ПОЛЕЩИКОВ. Который ему год?
КОРЫТИН. Ну, раз мне ещё тридцать седьмой, то ему уже сорок один. Фамилия...
ПОЛЕЩИКОВ. Половцев. У меня превосходная память.
КОРЫТИН. Так-так, без превосходной памяти в карты играть лучше не садиться, хотя "фараон", скажем, навскидку прост и не требует умственных...
ПОЛЕЩИКОВ. А знаешь что, Корытин, когда мы вдвоём, не говори мне "превосходительство", не люблю такого обращения, обращайся ко мне просто, при всех: "ваше сиятельство". Может, есть какие вопросы, в служебное-то время ко мне таким, как ты, не попасть, спрашивай хоть сейчас.
КОРЫТИН. Да нет, ваше сиятельство Яков Петровмч, вопросов нет, а те, что есть не стоят вашего беспокойства. Разве, вот только что сделалось одно обстоятельство, которое сладить, понятно, можно было бы и самому, но решение должно быть принято чиновником вашего ранга, не менее. Пришёл нынче Ванька-Каин, собственной персоной.
ПОЛЕЩИКОВ. Кто таков?
КОРЫТИН. Таких головорезов во всей Империи раз-два и обчёлся, по нему все египетские казни рыдают уже лет двадцать. Пришёл не с повинной, а предложил сделаться доносителем. Однако, хитромудрит тать. Попервости, понятно, сдаст кого не жалко, врагов, конкурентов, но своих прикроет и только жиру больше наберёт. Так что, ваше превосходительство Яков Никитич, проку немного, зато поимка самого Ваньки-Каина, да ещё с боем и засадой, очень даже обрадует не только что Санкт-Петербург, но и сам императорский дворец.
ПОЛЕЩИКОВ. Я для тебя, Корытин, теперь не превосходительство, а ваше сиятельство. Решено, бумаги к вечеру мне на стол, я вызову. А всё же кланяешься ты неловко, русскому князю кланяться - это ведь даже не то, что графу, зайдёшь когда с бумагами, займи себе время с запасом, я лично покажу, как надо. (Уходит.)
КОРЫТИН. Боже хвалы моей! не премолчи, ибо отверзлись на меня уста нечестивые и уста коварные; говорят со мною языком лживым... (Уходит.)
СЦЕНА 4. Улица. Федька выходит из калитки. Из кустарника выходит Аринка.
АРИНКА (прыгая на Федьку). Сарынь на кичку!
ФЕДЬКА. Аришка... пропащая ты моя...
АРИНКА. Тятя запретил из дому выходить аж до Рождества, ужас. Скучал?
ФЕДЬКА. Ничего, я терпеливый, до свадьбы дотерплю.
АРИНКА. Миленький ты мой, красивенький, солнечный-подсолнечный, тятя сказал, свадьбе нашей, Федюша, не быть.
ФЕДЬКА. Нет! Да нет же, нет...
АРИНКА. Дарья засветло за порог, я и сбежала к тебе, чтобы сказать, вернётся, прибьёт, пора мне.
ФЕДЬКА. Что же за напасть-то на наши Половцевы головы, чем бога прогневали. У нас батю со службы выпнули, вся семья теперь разбрелась по разным работам, как-то перебиваемся. Меня в лабаз купца Ибрагимова пристроили, ничего, что не русский, зато не дерётся, хотя шпыняет всех и в хвост и в гриву.
АРИНКА. Я виновата, к нам Каин приходил, я сдуру заорала, мол, тятя, держи вора, а он говорит, откуда знаешь, принудил рассказать про ту сшибку в овраге. Как же ты похож на него, ужас, глаза, что ли, взгляд, бороду отпустить, небось, один в один.
ФЕДЬКА. Ты это уже говорила.
АРИНКА. Да нет же, я про это никому.
ФЕДЬКА. Запала, что ли?
АРИНКА. Чур меня, в нелюдя! Ради всего святого, не уйди в разбойники. Федюня, может, нам в бега?
ФЕДЬКА. Мне в лабаз бежать, я найду тебя.
АРИНКА. Жду.
ФЕДЬКА. Ариш!
АРИНКА. Что?
ФЕДЬКА. Может, и в бега. "Боже, милостив буди мне грешному".
АРИНКА. Я не передумаю. (Убегает.)
ФЕДЬКА. Боже, милостив буди мне грешному. (Убегает.)
СЦЕНА 5. Кабацкий двор. Из дверей выходит Камчатка, оглядывает всё. Из-за поленницы выходит Дарья.
ДАРЬЯ. Камчатка.
КАМЧАТКА. Сударыня, я не извозчик. Камчатка же полуостров, за тысячи вёрст...
ДАРЬЯ. Так чего ж ты тогда выперся раздетый на холод из кабацкого жара. Дуботолк, бзыря, выпороток, маракуша, сдёргоумка, фетюк. Ещё?
КАМЧАТКА. Да...
ДАРЬЯ. Хмыстень, сняголовь, окаём, моркотник...
КАМЧАТКА. А вот тут неправда, мы очень с понятием. Заринка, свербигузочка...
ДАРЬЯ. Где Ваня?
КАМЧАТКА. Дай хоть пощупать достойную дойную девку.
ДАРЬЯ. А по сусалам?
КАМЧАТКА. С вечера, как в прорубь канул, ни следа, ни запаха.
ДАРЬЯ. Значит, в застенке теперь искать. Днями Ваня к мужу моему приходил, а вчера ввечеру подслушала, мол, Каину засада сделана и осталось дождаться.
КАМЧАТКА. И кто у нас муж?
ДАРЬЯ. Алхимик Аптекарского приказа.
КАМЧАТКА. Так Ванька паршивец все эти годы знал, где ты да как и с кем. Твой травкой приторговывает или золото моет?
ДАРЬЯ. Пришёл, увидел меня, узнал, но не выдал. Я ж давно не Иванова и не Заринка. Мужа не смей даже пальцем торкнуть.
КАМЧАТКА. Замела следы, ведьмачка, молодца тебе за это, разыскивали по Каинову наказу, добротно искали, не нашли. Ну, так что, силы есть, сноровка тоже, людей сколько хочешь, с лишком, как насчёт фантазии, чтоб вызволить?
ДАРЬЯ. Оденься, в Угрюмом овраге обожду, живее, Пётр, зябко. (Уходит.)
КАМЧАТКА. Господи, благослови. (Уходит.)
СЦЕНА 6. Темница. Здесь Каин в цепях. Входит Василий, с горящим факелом.
ВАСИЛИЙ. Есть кто?
ОСИПОВ. А чёрт его знает, может, и есть.
ВАСИЛИЙ. Я - монах Василий, покажись, Иван. Сегодня праздник воздвижение животворящего Креста Господня, меня позвали окормить узников. Ну, и вонь же здесь.
ОСИПОВ. А по другому плоды не родятся даже в райском огороде, без навоза нельзя. Окорми меня мясом, брат, рыба сил телу не даст.
ВАСИЛИЙ. Не вижу тебя, а, вот вроде... эх, как тебя отделали.
ОСИПОВ (освещённый факелом). Так ещё не всё видно. Больно мне, царь-батюшка, и память палач отшиб. Кстати, как я выгляжу, сойдёт для девок?
ВАСИЛИЙ. Так и знал, что я тебе не нужен, и я тебе не зеркало. Тут и других, нуждающихся хватает, пойду.
ОСИПОВ. Так ты всё же был царём или народ, как всегда, врёт?
ВАСИЛИЙ. Прощай.
ОСИПОВ. Отказываешься спасать главного московского душегуба, а какая была бы слава, обрати ты Каина в правоверные. Слабак.
ВАСИЛИЙ. Никакой ты не душегуб, Осипов, ничьей душою, ни чужой, ни своей, ни один человек не властен, ибо душа всегда в руках Божьих, даже если порою руки в шерсти и когтисты.
ОСИПОВ. Что-что?
ВАСИЛИЙ. Всё есть Бог, а Бог есть всё. Ты не душегуб, ты простой тупой убийца. Все ли имена сатаны ты помнишь? Говорят, тебя, подлого лжеца, в этот раз самого обманом взяли?
ОСИПОВ. Убийца, да, но не тупой. И обманули, верно. Я пришёл к сыщику Корытину домой, открыто, попросился на государеву службу доносителем, а меня вместо спроса ради пользы их величества схватили и - на дыбу, в день воздвижения креста господня меня, земного червя, тоже распяли, удостоили, можно сказать, только что не приколачивали, гвозди, небось, на домашние нужды растащили. Но что там насчёт чёртовых имён, а-то меня, припоминаю, тоже кликали сатаной, а его - не рабом ли божьим Иваном?
ВАСИЛИЙ. Люцифер. На латыни lux "свет", fero "несу", выходит, что Lucifer - это по-нашему "светоносный". Вишь, как бывает, поначалу утренняя звезда, а после он же, но уже мрак, а ведь тоже сын божий.