Возможно, именно это и спровоцировало первые признаки того самого нигредо. Сонат не хотел делать ровным счетом ничего, за исключением одного: постоянно спать и никому не приносить вреда своими корявыми телодвижениями – то есть, быть мертвым, будучи живым.
Со временем нигредо Соната лишь усилилось, и это состояние его поначалу пугало, ибо ему не хотелось есть, пить, куда-то идти, даже спать. Он просто медленно загнивал, искренне не понимая, почему это с ним происходит.
Но однажды ему выпал шанс вырваться из этого состояния – точнее, уже взрослый парень искренне полагал, что эта сделка была тем самым шансом. Как он ее заключил, когда именно, а главное – с кем, Сонат не понимал до самого последнего момента. Суть сделки заключалась довольно просто – парень получил дар рифмовать слова и писать затейливые строки при условии, что он будет работать над собой и развиваться в литературном направлении.
Сонат стал писать и довольно быстро добился на этом поприще серьезных успехов, вот только нигредо не просто не перестало развиваться, а ускорило свое развитие в геометрической прогрессии. Парень чувствовал, что с каждым стихотворением, с каждой строкой, даже с каждым словом, что попало на бумагу, нигредо захватывает все новые и новые клетки организма. Весь ужас ситуации заключался в том, что Сонат не мог остановиться – он писал, писал и писал, хотя прекрасно знал, что добровольно разлагает себя. Это казалось ему не просто безумием – высшей его формой, граничащей с окончательной победой смерти над жизнью…
И поэт понимал – эта победа слишком близка.
Датчики продолжали переругиваться.
Сонат несколько раз моргнул, негромко кашлянул и издал хрип, который мог принадлежать скорее смертельно раненному зверю, чем человеку.
– Ты очнулся? – услышал он мелодичный голос сквозь гвалт техники.
– Са́цу…
– Я здесь, здесь!
Над Сонатом склонилась темноволосая девушка. Черты ее лица парень разглядеть не мог, ибо зрение размылось, но он знал, что лицо красивое.
– Почему ты здесь… – вновь прохрипел поэт, пытаясь посмотреть в ее глаза.
– Я не могу тебя оставить одного, – ответила Сацу. – И здесь не только я. Здесь все твои друзья.
– Кажется, я проигрываю в этой борьбе…
– Успокойся, успокойся…
Сонат почувствовал, как кончики ее пальцев касаются его запястья.
– Сацу… Прости меня…
– Мы уже здесь! – раздался знакомый голос.
По стуку высоких каблуков Сонат предположил, что в комнату вошла Эмма.
– Я принесла ему лекарство, – звучный голос подтвердил предположение парня. Эмма взглянула на больного, после чего будничным тоном спросила:
– Он опять бредит?
– Не задавай глупые вопросы… – вздохнула Сацу.
– Это лекарство – туфта, я заказал новое.
– Арбо́лен… – выдохнул Сонат, узнав еще одного вошедшего.
– Я здесь, – рослый молодой человек подошел к кровати Соната и задал дежурный, но одновременно глупый вопрос: – Как ты?
– Пока жив, – тихо ответил поэт, попытавшись улыбнуться.
– Меня раздражает слово «пока», ты же знаешь, – мягко возразил Ку́тий Арболен.
– Извини… Я про это забыл… А где цветы?
– Я принес, – Кутий положил на грудь Сонату букет хризантем.
– Тебе надо выпить лекарство, – вмешалась Эмма, растерев таблетку и высыпав ее в стакан с водой.
– Оно не поможет, – вздохнул парень.
– Если ты его не выпьешь, оно точно не поможет, – Эмма умела возражать гораздо жестче.
– Эмма… – обратился Сонат к ней. – Ты ведь будешь читать мои работы…
– Конечно, буду, – закивала девушка, протягивая парню стакан.
– У нас ведь могло что-то получиться, так ведь… – Сонат произнес это так прерывисто, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую плиту.
– Не умирай! – воскликнула вбежавшая четвертая гостья палаты, которая была младшей из всех присутствовавших.
– Нон… – прошептал парень ее имя.
– Не умирай, не умирай, не умирай… – Нон вцепилась обеими маленькими ручками в одеяло.
– Нон, отойди. Мне нужно влить в этого упрямца лекарство…
Один из датчиков заглушил голос Эммы.
– Это конец… – прокашлялся Сонат.
– Что с ним? – вопросила Сацу.
– Глянь на приборы! – крикнула Эмма.
– Они как будто взбесились! – заорал Арболен.
– Не у-ми-рай! – практически выла Нон.
Дальнейших криков, воплей, возмущений датчиков и требований врача Сонат уже не слышал, ибо провалился в нечто, что не являлось территорией ни жизни, ни смерти, ни даже чистилища вместе с комой…