…Вечерний благовест плыл над Астраханью. Возки давно были собраны, вещи – в который раз! – бережно уложены. Трогаться надумали ещё с утра, как и подобает дальним путешественникам, но задержались из-за болезни старого князя Кантемира[12]. У него опять случился припадок. Велели было разгружать, но князь оставаться наотрез отказался: главное – стронуться с места. Князь словно чуял надвигающуюся кончину, спешил в Дмитриевское, домой, – мечтал увидать сыновей, обнять любимицу дочь. Посему приказал выезжать хоть на ночь глядя. Вперёд! Вперёд! Князь боялся упустить драгоценное время.
Дмитрий Кантемир – князь и наследный господарь Молдавии и Валахии – был из числа любимых Петровых советчиков. Государь взял его секретарём походной канцелярии – хотел всегда иметь под рукой, и сам же от должности освободил, как приключилась болезнь. Напоследок строго наказал больного сберечь и выполнять любые его пожелания.
– Ты, князь, мне здоровый нужен, не спеши, лечись, сколько потребуется, а то ведь знаю тебя…
Обнял на прощание, расцеловал и отбыл. Уехал водой к Москве ещё в ноябре. Хотели прямо вослед, да засиделись до конца января. Врачи и тут заартачились, уговаривали переждать зиму, но князь больше их советов не слушал. Сам знал, что делать. Главное – сдвинуться с места, а там что будет!
Василий прощался с Федосьей на рыбном дворе около возков. Отец, благословив днём, теперь ушёл к вечерне, втайне надеясь, что отложат отъезд, но по всему видно было: воля князя пересилила – кучеры уже расселись по местам.
Федосья молчала.
– Я отпишу, не волнуйся, – в который раз повторил Василий… – Жаль вот, что с отцом не повидались.
Жена лишь склонила голову. Прощание было ему особенно в тягость, он старался подавить жалость и острое чувство вины.
– Видишь, права ты была тогда – сбылись государевы слова…
– Да, да.
Она покорно кивала.
На другой день после государева посещения нагрянул в дом необычный гость.
Иван Ильинский состоял секретарём при князе Кантемире и присутствовал на смотре в латинской школе. Государевы слова крепко засели в памяти, а князю как раз нужен был переписчик. Потому и разыскал он дом Тредиаковских и, зайдя, вызвал своим приходом небывалый переполох.
Отец испуганно отступил назад, пропуская важного столичного господина, бросился было хлопотать, но Иван Ильинский от трапезы отказался – сразу приступил к делу.
Отец слушал растерянно, взглядом изучая неожиданного нарушителя семейного спокойствия. Ильинский был роста невысокого, средних лет, внешности весьма невыразительной. Высказав просьбу, он нервно забарабанил пальцами по деревяшке стола, ожидая ответа. Он и в разговоре не находил места рукам, дёргал себя за обшлага кафтана и время от времени, замирая, кашлял в кулак. Вид его, что и говорить, мало был привлекателен.
Отец рассыпался в благодарностях князю, но твёрдо решил отказать – отпустить сына теперь было бы крахом всех его надежд. Но он не знал ещё Ильинского как следует – напоровшись на оборону, тот только воспрянул духом, глаза его засверкали, и он принялся объяснять. Объяснять же умел он красиво, честно и убедительно. И настойчиво.
Васька сидел, затаив дыхание. Сердце ёкнуло и, казалось, навсегда остановилось.
Кирилла Яковлев пытался было сопротивляться, но Иван такого понасулил его сыну, так горячо корил отца, обрекающего на погибель талант, что тот сдался. Не сразу, но сдался, уступил небывалому напору. В конце разговора и отцовские глаза вдруг молодо заблестели – старик уже предавался мечтаниям.
– Но я ещё не знаю, подойдёт ли нам ваш сын, – вдруг мрачно закончил гость и повернулся к нему. Начался экзамен. Говорили только на латыни. Иван заставлял цитировать по памяти стихи, читать по книгам, спрягать глаголы. Спрашивал из Писания – не совсем понятно было, зачем всё это положено знать переписчику. Ильинский мучал его с час, к концу которого оттаял, просветлел как-то и наказал приходить.
На другой день представил старому князю.
Тонкий с горбинкой нос, высокий лоб, строгие седые брови над внимательными, изучающими глазами. Лицо красивое, даже стиснутые в ниточку губы не делали его надменным. Князь говорил с заметным акцентом. Расспрашивал, но не экзаменовал, лишь проверял впечатление своего секретаря, вставляя иногда в речь латинские выражения, и часто цитировал стихи. Порадовался бойкому знанию Тредиаковским итальянского.
12