— Ты чего орешь?
— Того? — не унималась Тройкина. — Эльвира Михайловна! Ашотик!
— Заткнись. Напугаешь.
Уже. Как только заверещала от страха Тройкина, летающий барашек метнулся назад в чайные коробки.
— Молчи. Тройкина. — прикрикнул Честерфилдов. — Эй? Ты где? Не бойся. Не все дуры — бабы, но все бабы — дуры. Я те говорю.
Очистив добрую половину стеллажа, не стесняясь ни своей совести, ни Тройкиной, Честерфилдов сбрасывал все прямо на пол, он добрался до последней пачки кофе «Lavazza Crema». Барашек мог спрятаться только здесь.
— Ты где? Бе-бе-бе…Оё?! Чё это? Чё это такое!
Иван закричал не хуже Тройкиной. Бросился бежать. Капитолина и ее швабра догнали Честерфилдова лишь в районе бесполезного теперь отдела алкоголя. Именно Тройкина и Четсе…Честерфилдов (дал же бог фамилию!) остановили Эльвиру Явскую. Не позволили ей произнести судьбоносную и значимую речь. Вот оно как бывает. Мартину Лютеру Кингу позволили, а Эльвире Явской нет. Неужели потому что негр обязательно должен быть черным? Перпендикулярит планета. Вы не заметили?
— Там! Там! Там! — наперебой разъясняли свое состояние Капитолина и Иван. Надо отметить: толково объясняли. Между тамтамами иногда пробивались и шахер и махер и нахер скакал гусарским голопом. Честерфилдов топтался по возлежащей в леденцах и сосульках Илоне Вайп и, похоже, это доставляло ей некоторое удовольствие. Эльвира не понимала, что происходит и тут же подтвердила это следующей фразой.
— Не понимаю, что происходит.
— Я, кажется, понимаю. — все услышали претонкий (дунь и пропадет) голос Олеси Пеломеловой. Она еще показывала рукой на что-то за спиной Эльвиры Явской, а телов свитере с оленями и раструбом уже пряталось под прилавком. Все это видели. Все кроме Эльвиры. Забыл про разбитый нос Самцов Николай: безработный и король. Он ловко перевернулся на четвереньки и сбежал за кассу. Зашевелилась Илона Вайп, а Гламурьян Ашот вывернул верхнюю губу. Получились так себе усы, но страх был самый что ни на есть взаправдашний. Как бы не сопротивлялась Илона, а обернуться было необходимо. Ожидание затягивалось. Уже все посмотрели, а Тройкина Капитолина успела три раза упасть в обморок. Было страшно, но и любопытно. Да и продолжать чувствовать неприятное, тяжелое и зловещее дыхание у самого своего уха — это не самое лучшее занятие. Что бы это могло быть? Эльвира повернулась на 180 градусов и мгновенно добавила еще столько же.
— Я пошла. — сказала Явская. Пошла, так пошла. Тем более, если побежала. Побежала, так побежала, тем более если прыгнула. А от страха Эльвира прыгнула с места к раздвижным стеклянным дверям. Она смогла бы высадить их напрочь своим страдающим от недостатка перманентной мужской ласки, но могучим торсом. Но путь ей преградила синюшная мерзкая тварь с перепончатыми крыльями. Страшная раззявленная пасть со змеиными зубами и волосатый подвижный кобчик с угрожающим острием китобойного гарпуна. В самый последний момент Эльвире удалось пригнуться. Пущенный тварью гарпун со свистом пронесся над ее головой. Явская перестала сдерживаться. Впервые за весь этот сумасшедший вечер она заорала, а тварь высунув пять языков заверещала в ответ. По стеклянным дверям били перепончатые крылья.
— Беги, Эльвирка! — крикнул Гламурьян. Он внезапно появился перед чудовищем и что было силы в этой пеньковой веревке, треснул паскудину по рогатой башке красным баллоном огнетушителя. Эльвира бежала назад мимо касс, через отдел бакалеи к запасному выходу. За ней бежали Гламурьян и крик раненой, но недобитой твари. Схватившись за навесной замок, Явская начала тягать туда-сюда железные створки дверей.
— Открывайся! Открывайся!
— Ничего не получится, Эльвира Михайловна!
— Заткнитесь вы, двери дурные! — до Эльвиры дошло. — Кто? Кто здесь?